Повелитель теней

– Оставьте его у меня, мистер Консит, заверяю вас, здесь он чудесно выспится перед тем, как приступить к работе.

Она положила свою трубку на стол и распрощалась с Конситом и Скерри, улыбаясь и махая им вслед рукой. Быстро пробормотав «до свидания, миссис Ландас», они удалились. Миссис Ландас, с ухмылкой на выбеленном лице, ринулась к двери и заперла ее за ними на все запоры.

Когда она обернулась, Рафа увидел, что ее настроение круто изменилось. Куда девалось приветливое выражение, куда девалась улыбка. Исходившая из нее злоба, казалось, прибавила ей роста. Ее грудь вздымалась, ярость искажала лицо, прорезая глубокие белые борозды вдоль бровей; она метнула взгляд на Рафу и мальчика и завопила:

– Не думай, парень, что здесь тебя ждет сладкая жизнь. Ты здесь затем, чтобы работать, миленький, и ты будешь работать! Чуть оплошал – окажешься в карцере.

Она указала на небольшую дощатую дверцу в противоположной стене. Мальчик не мог слышать, что она сказала, но по нему было видно, что он все понял. Он отступил от нее, постаравшись спрятаться за спиной Рафы.

– А ты, малец, даром что глухонемой, на сей раз тебе это с рук не сойдет. Знаю, ты не глуп и понимаешь сам, что теперь-то от меня не сбежишь.

С этими словами она схватила метлу, стоявшую за дверью, и бросилась на него, задев мимоходом плечо Рафы. Он содрогнулся от боли, зажав больное плечо. Неожиданно миссис Ландас остановилась. Бросив метлу на пол, она шагнула к Рафе и обхватила его рукой.

– Ты ранен. Что они с тобой сделали? – Ее голос опять изменился. Он стал добрым, ласковым, почти нежным; грубости как не бывало. – Дай-ка мне взглянуть, миленький.

Она стащила куртку с его руки и расстегнула рубаху, попробовала отлепить ее от раны.

– Лучше пока оставить ее как есть, – сказала она. – Я приложу мокрую тряпицу, рубаха-то прилипла к ране.

От ее дыхания Рафу обдало запахом дешевого джина и табака. У нее были кривые пожелтевшие зубы и колючие белые усики. Накрашенные губы пересохли, потрескались, белки глаз налились кровью. Она помогла ему дойти до кресла и знаком приказала мальчику принести мокрую тряпицу, указав на стоявшее под окном ведро.

Миссис Ландас стащила куртку со спины Рафы, насколько это было возможно, – наручники не позволили высвободить его руки из рукавов, – затем смочила рубашку мокрой тряпкой, которую принес ей мальчик, и осторожно отделила прилипшую к ране материю. Она внимательно рассмотрела рубашку.

– Какая тонкая ткань, очень тонкая. Я никогда такой не видела, она очень дорогая. Должно быть, ты очень хороший вор.

– Я не вор. Я потерпел кораблекрушение, – ответил Рафа.

– Можешь говорить что хочешь, но раз уж ты попал сюда, так не за добрые дела. Ну-ка, дай я посмотрю, что они сделали с тобой.

Миссис Ландас оттянула на его спине рубашку. На плече Рафы сзади зияла глубокая, покрытая волдырями рана с четко очерченной буквой «Д».

– О господи, господи! Он поставил на тебе клеймо. Когда он купил тебя? – крикнула она резким, как у чайки, голосом, пораженная жестокостью, с какой нанесена была рана.

– Он меня не покупал. Я действительно с того корабля, который потерпел кораблекрушение. Две ночи тому назад, в заливе, как раз на запад отсюда. Я не раб.

– Здесь порядок такой: коли на тебе это клеймо, значит, ты собственность Демьюрела. Это его знак, и никто даже не подумает оспаривать, что ты принадлежишь ему. Лучше научись думать как раб, иначе жить тебе будет трудней.

Она промыла рану мокрым лоскутом и перевязала ее самым лучшим из обрезков, которые подбирала возле кухни. Рафа понял, что он попал в некое пристанище для рабочих карьера и что миссис Ландас здесь начальница. Занимаясь поисками лоскутов ткани для перевязки, она, по-видимому, не раз прикладывалась к зеленой бутылке. Глухой мальчик старался держаться от нее подальше; свернувшись клубком на кровати в углу, он поглядывал вокруг большими круглыми, как у совенка, глазами.

Она закончила перевязку и с тоской поглядела на Рафу.

– Ох, как бы я хотела иметь своего мужчину. Чтобы заботиться о нем, ведь им иногда это нужно, и чтобы он заботился обо мне, когда я совсем состарюсь… – Ее верхняя губа задрожала. – У меня никого нет – ни единой души. – Она уронила лицо в ладони и разрыдалась. Ее настроение менялось постоянно, как прилив и отлив. В голосе вновь зазвучали злые ноты: – Если бы не этот паршивец, из-за которого я должна оставаться здесь, я могла бы быть настоящей леди. Мне не приходилось бы быть любезной с каждым пьяницей, который спускается сюда, чтобы хорошо провести время.

Она помолчала, опять села в кресло и подняла почти пустую бутылку джина.

– Если б не это, я не знала бы, что мне делать. Вот самый лучший мой друг, лучше быть не может, он согревает душу, от него становится веселее и…

– А он кто? – прервал ее Рафа, кивнув в сторону мальчика.

– Он никто, у него никогда не было имени, не было голоса, он не может тебя слышать. – Она помолчала. – Только на то и годится, чтобы подмести пол, отнести стираное белье… Но он то и дело удирает. Он удирает, его ловят, и так без конца.

Она бросила взгляд на мальчика. Рафа заметил, что глаза ее потеплели, в них не было злости, было почти сочувствие.

– Где его отец и мать?

– Насколько мне известно, его отцом может быть один из пятерых мужчин. Его мать пользовалась у мужчин успехом, ей всегда хотелось любить, да только она не знала кого. – Миссис Ландас говорила почти мечтательно.

– Значит, вы ее знали?

– И даже очень хорошо знала, но ее жизнь оборвалась одиннадцать лет и пять месяцев тому назад, и с тех пор он здесь. – Она поглядела на мальчика. – У меня к нему слабость. Хотя половину времени он доводит меня до полного бешенства, зато все остальное время люблю его безумно. Мне просто хочется, чтобы он услышал мой голос. – Вдруг она оборвала себя и с посмотрела на Рафу подозрительно. – Да что это такое? С чего это мне вздумалось выкладывать тебе всю подноготную! Ну-ка, пойдем, тебе надо отдохнуть, а мне еще немного джина не помешает. – Она взяла бутылку и вылила подонки в чашку. – Похоже, это будет твой еще самый легкий день в здешних местах. – Она кивком указала на стену. – Выбери себе кровать, все они полны блох. Чем выше взберешься, тем меньше тебя искусают и тем лучше выспишься.

Она помогла Рафе подняться с кресла и поддержала, чтобы он мог взобраться на верхнюю лежанку. Он лег на здоровое плечо – руки так и остались в наручниках – и опустил голову на деревянное изголовье. Соломенный матрац колол ему спину словно иголками.

Лежа на боку, он смотрел вниз, где миссис Ландас начала готовить ужин. На дворе смеркалось. Она зажгла, один за другим, фонари вокруг кухни и поставила на окно подсвечник. Глухой мальчик вертелся вокруг нее, складывал дрова, приносил муку. Она уронила на пол деревянную ложку, он подскочил, улыбаясь, быстро поднял ее и держал как трофей, добытый лично для нее. Они ласково посмотрели друг на друга, не подозревая, что за ними наблюдают. Миссис Ландас погладила его по волосам и, улыбаясь глазами, поцеловала в лоб. Рафа закрыл глаза, сон позвал его в другой мир. Все здешние звуки и вонь от карьера отступили; его поглотила пучина сна.

9 ПОВЕШЕННЫЙ

Внизу хлопнула входная дверь, и Томас проснулся. Весь дом дрогнул, как при малом землетрясении, пламя свечи заколыхалось, звякнул стакан на столике у кровати. Вслед за грохотом захлопнутой двери послышался мужской голос – это был голос властного и уверенного в себе человека, голос человека жесткого, обеими ногами твердо стоящего на земле. Он слышал этот голос раньше и, вероятно, никогда его не забудет. Это был Джекоб Крейн.

До Томаса доносились из кухни приглушенные голоса. Джекоб, понизив голос, что-то рассказывал Рубену и Изабелле. Томас встал с кровати и прислонился ухом к полу, пытаясь услышать, о чем идет речь. Кейт, ничего не подозревая, продолжала спать. Но как ни старался Томас услышать разговор внизу, ему удавалось разобрать лишь отдельные слова: нынче ночью… залив… повесили…