Повелители сумерек: Антология

Сквозь наползающее студеное забытье я видел, как муло неряшливой черной кляксой стремительно перетек к рассыпанным по двору поделкам. Темное пятно сгустилось и вдруг осыпалось, точно пыль или песок, открывая фигуру водителя. Яша протянул руки и осторожно коснулся одной из фигурок. Я разглядел мимолетную зеленую вспышку, подобие видимого электрического разряда, внезапно возникшую между мастером и его изделием.

Муло опустился на колени и принялся перебирать фигурки, одни откладывал, из других формировал маленькие группки. Сейчас он напоминал ребенка, получившего подарок на кремлевской елке и выбирающего конфеты повкуснее.

Водитель постоянно что-то бормотал:

– Этого? Этого за целковый отдам, а этих двух берите за четыре… – Он вдруг вскочил и с учтивым полупоклоном протянул фигурку кому-то невидимому. – Это тебе, принцесса. Подарок. На счастье, на легкую судьбу! Сестре своей старшей от Степы Василькова привет передай. Запомнила?

«Степа! Степан. Вот настоящее имя мастера!» Я попытался сдвинуться с места и почувствовал, что оцепенение постепенно отступает.

Муло тем временем взялся за другую фигурку и тут же отпустил ее, с криком схватившись за голову.

– Больно! – всхлипнул мастер. – Ай, как больно! – Он отнял руки от затылка, разглядывая их. – Кровь! У меня голова в крови. Отчего, а?

– Это кум вас ударил! – прохрипел я, пытаясь совладать с непослушным языком. – А потом Фролка с прадедом Егорки дом подожгли, а вы… вас в яму положили.

– Помню… – тихо сказал муло, – помню холод, и темноту, и огонь высоко-высоко.

– Это пол горел, я видел. Вы тогда… вы умерли, Степан.

– Видел?! – взревел водитель, – Значит, ты был там? Ты виноват во всем!

– Нет! – в ужасе закричал я, – Это было не взаправду. Во сне!

– Жизнь – это сон, – сказал муло, – горький сон. Я проснулся. Сейчас и ты проснешься!

Он мог двигаться куда быстрее, но шел ко мне нарочито медленно. Темный покров окутал тело водителя до пояса.

Я попятился и уперся в стену дома. «Не получилось», – пронеслось у меня в голове. В ужасе я стал шарить по карманам, пытаясь найти камень или мелкую монетку. Хоть что-нибудь. Кинуть в надвигающегося монстра. Отвлечь его, а затем бежать. Куда угодно, только подальше от этих холодных рук, от этих белых глаз. Внезапно пальцы нащупали в кармане тонкий уголок сложенной бумаги. Счастливый Билет! Я рефлекторно сжал этот ненадежный оберег. Где-то в глубине моего скованного ужасом сознания зародилась и окрепла беспочвенная детская надежда на счастливый финал. Я зажмурился, но оказалось, что мои веки вдруг стали прозрачными. Плоскость двора, контуры овина и груши исчезли. В серой пустоте ко мне приближался муло, молодой мастер в кожаном переднике, с перекошенным злобой лицом. В его руке холодно и хищно поблескивал инструмент. Вот сейчас он подойдет и начнет вырезать по живому.

Внезапно между мной и мертвецом возникла маленькая девочка в голубом платьице и легкой белой шляпке, из-под которой выглядывали локоны коротких светлых волос.

– Принцесса? Клавдия? Неужели это ты? – Мертвый резчик остановился. – Что ты здесь делаешь?

– Моя сестра просила позвать тебя в гости, – зазвенел валдайским колокольчиком голос маленькой модницы.

Мне показалось, что от ее слов серый сумрак вокруг немного посветлел. Из пустоты проступили контуры овина, флигеля, каменная тропка. Они казались новыми, ухоженными.

– Зина? Зина звала меня, – неуверенно произнес мастер.

– Идем со мной. – Девочка протянула ему тонкую, точно фарфоровую, руку.

Мужчина осторожно взял маленькую ладошку. Вместе они пересекли двор, направляясь к длинному столу, стоящему в тени старой груши. Там вокруг самовара собрались дети землемера. Я разглядел веселые лица Нины и Светланы, Варвару с сурово поджатыми губами. А вот и глава семьи вместе с супругой. Они точно сошли с семейного фото. Навстречу мастеру поднялась статная, удивительно красивая женщина. Зинаида…

Крупная холодная капля упала мне на лоб, и я невольно открыл глаза. Странное видение исчезло. Я находился во дворе. Передо мной лежала пустая коробка. Фигурки исчезли вместе с мастером. Дождь усиливался, барабанил по камням двора, по крыше старого дома. Небо больше не держало слез. Над долиной Ельчика хлестнула сверкающая плеть небесного огня. Тяжкий удар грома не заставил себя ждать. Вслед за этим на Елец, обгоняя рассвет, рухнула стена неистового ливня.

Я моментально промок до нитки и поспешил в дом. На кухне было тепло. Колонна АГВ излучала жар. В полумраке я увидел лежащую на полу тетю Клаву.

Я бросился к ней, наклонился, прислушиваясь. Клавдия была жива.

Карина Андреевна очень удивилась моему визиту. К счастью, она не спала и быстро поняла, что хочет от нее мокрый настырный мальчишка. На мой вопрос, умеет ли она водить машину, пожилая женщина даже немного обиделась. «Я ветеран труда! – с достоинством заявила она. – Двенадцать лет автобус водила, а с вашей „Волгой" как-нибудь справлюсь».

Мы мчались через просыпающийся город. Вдоль улиц, навстречу нам, бурля и вскипая водоворотами, струились бурые потоки воды. Казалось, что город ворочается под этим холодным душем, сбрасывая с натруженных плеч ношу застоявшегося, перебродившего времени. Внезапно сквозь пелену ливня пробились жемчужные лучи восходящего солнца, и мы – люди, машины, деревья, дома – на мгновение словно зависли в этой сверкающей прелюдии нового дня.

Я сидел на заднем сиденье. Голова тети Клавы покоилась на моих коленях. Белый калач в завитках коротких седых волос. На виске пульсировала маленькая синеватая жилка.

* * *

Мы с бабушкой вернулись в Москву. Я вырос, окончил институт, устроился на работу. Давняя история почти забылась. Лишь изредка вспоминал я то странное лето, сонные улицы Ельца и могучий ливень, смывающий старое время. Вести от родственников доходили с редкими телефонными звонками и открытками к праздникам. Старый дом продали, и тетя Клава переехала в другой город. Вовка пошел по военной стезе, стал офицером. О цыганском сказителе мне ничего узнать не удалось.

Вчера ко мне в дверь позвонили. Когда я вышел на лестничную клетку, там было пусто. Вдруг что-то привлекло мое внимание. На нижней ступеньке лестницы стояла маленькая костяная фигурка – бегущий конь.

МАЙК ГЕЛЬПРИН Последний вампир

Я вхожу в класс, спотыкаюсь о порог и с трудом сохраняю равновесие.

В группе раздаются привычные смешки – в прошлый раз я, помнится, действительно-таки навернулся. Ловлю падающие очки, цепляю их на нос и иду к доске. На ней надпись: «Птицерон – болван». Птицерон – это я, Андрей Иванович Птицын. Кличку придумал душа группы, староста и гитарист Женька Басов, надпись сделана им же. Женька трижды пересдавал мне речи Цицерона, и, следовательно, надпись справедливая. Стираю ее тряпкой и поворачиваюсь к аудитории. На мне синий пиджак, приобретенный в комиссионке пятнадцать лет назад, мятые брюки в клетку оттуда же и красно-желтый с обезьянами галстук. Рубашка фирмы «Ну, погоди» под стать галстуку и лакированные ботинки с острым носком времен НЭПа.

Я слегка неказист, немного лопоух, зато сильно плешив, с единственной прядью волос, зализанной на макушку. Довершают мой облик очки с перевязанной изолентой правой дужкой. Они, как правило, сидят на самом кончике носа и постоянно падают.

Такую внешность я использую последние восемьдесят – девяносто лет. Правда, когда в начале века я преподавал античную историю в Сорбонне, пиджак и брюки принадлежали одному и тому же костюму, французы более строги к таким вещам. На истфаке московского университета подобные тонкости этикета соблюдать не обязательно.