Повелители волков

— Но возвратимся к гелонам. На каком языке они разговаривают?

— Ну, это совершенно дикая смесь… Какой язык они употребляют, общаясь между собой, про то мне неведомо — я так и не смог завести среди гелонов хотя бы приятеля. Они не очень хорошо относятся к эллинам, что самое удивительное. Поговаривают даже, что им пришлось уезжать в Таврику, а скорее бежать под давлением одного из греческих тиранов. Так что в этом вопросе не все так просто. А с другими людьми они общаются на смеси языков эллинов, будинов и скифов, вставляя туда слова, позаимствованные и у других варварских племен.

— Опять-таки это еще не факт, что они потомки эллинов, — упорствовал Гекатей. — Я заметил, что в Скифии почти все варвары хорошо знают греческий язык.

— Благодаря торговле, — отметил Стратоник. — А как насчет храмов богам эллинов, коих в Гелоне великое множество? Они украшены статуями, алтарями, в них есть наосы [62] . Каждые три года гелоны устраивают празднества в честь Диониса. Между прочим, у нас есть шанс поучаствовать в одном из них — как раз этой весной начинается следующий трехлетний цикл.

62

Наос — вначале, в архаической Элладе, святилище в виде деревянного ящика, в котором хранили статуэтку божества. Позднее наосом называли нишу для культовой статуи. В наосе могли храниться и иные реликвии. В классическую эпоху в связи с формированием композиции древнегреческого храма — периптера — наосом стали называть центральную часть интерьера храма, где находилась статуя божества.

— Это будет интересно… — Гекатей мечтательно сощурился, наверное, вспомнив что-то приятное.

— Еще бы! — ухмыльнулся Стратоник. — Ты еще не видел женщин гелонов. Во многих из них течет кровь будинов (которые совсем не похоже на скифов, хотя их и причисляют к этому народу), и это такие красотки, доложу я тебе, что подобных не сыскать даже в Аттике.

Гекатей хотел что-то ответить, но не успел. Раздались дикие крики, и на караван налетели какие-то грязные оборванцы. Но скифские гиппотоксоты не растерялись и мужественно приняли бой, хотя шансов выжить при большом количественном преимуществе нападавших у них не было. Скифы опорожняли свои колчаны с потрясающей быстротой. Будь они повнимательней и выставь охранение, разбойники (а это была шайка Сатрабата) получили бы достойный отпор — гиппотоксоты перестреляли бы их, не доводя дело до рукопашной.

Но случилось, как случилось, и вскоре возле каравана зазвенели мечи, раздались крики раненых и ржание лошадей, которые кусались и лягались, стараясь таким образом и со своей стороны нанести урон противнику. Так они были приучены, особенно скифские лошадки.

Помертвевший от ужаса Стратоник даже не помышлял взяться за оружие в отличие от Гекатея, который торопливо, но сноровисто, что предполагало недюжинный опыт в военном деле, надевал доспехи.

— О боги! — стенал Стратоник. — Спасите меня и мой караван, и я устрою вам гекатомбу! [63]

63

Гекатомба — в Древней Греции жертвоприношение из 100 быков; впоследствии гекатомбой называлось всякое значительное жертвоприношение, в основном общественное.

Наверное, олимпийские боги и впрямь услышали мольбу пантикапейского купца, потому что невдалеке от места схватки оказались джанийцы. Они давно заметили караван и поняли, что он идет в Гелон. Можно было присоединиться к каравану, но он полз по степи, как сонная муха после зимней спячки, что совершенно не устраивало Озара. Поэтому джанийцы приняли решение не показываться на глаза охране каравана, а пойти стороной.

Откуда взялись разбойники, они не поняли. Похоже, подручные Сатрабата прятались в каком-то овражке, поджидая свою добычу. Уж что-что, а устраивать засады бывший жрец умел. Разбойникам иногда казалось, что он всевидящий. Иногда Сатрабат поднимал их среди ночи (как в этот раз), и они мчались невесть куда и зачем. А потом оказывалось, что их ждет жирный «гусь», ощипать которого не составляло большого труда.

— Надо помочь, — сказал Чаян, самый старший среди джанийцев.

— Нам что, делать больше нечего? — недовольно отозвался Тримир.

— Нельзя упускать такую великолепную возможность хорошо отделать шайку Сатрабата, — возразил ему Хрват. — Мы пять лет за ним гоняемся, и все впустую. А тут он сам в руки к нам идет.

— Ты не забывай, что нас всего четверо, — строго сказал Тримир.

Хрват хохотнул.

— Будто нам не приходилось сражаться и с большим количеством врагов! — ответил он, подбоченившись. — Помнится, однажды наш отряд…

— Потом расскажешь, — оборвал его Озар, внимательно наблюдающий за схваткой. — Думаю, нам и впрямь неплохо бы слегка размяться. Чаян! Зови волков. Они еще необучены, как следует, но помочь сумеют. Только дай им понюхать одежду какого-нибудь разбойника, чтобы они скифских гиппотоксотов не порвали…

Гиппотоксоты все еще сопротивлялись, но уже как-то вяло; похоже, они начали помышлять о бегстве. И тут раздался волчий вой. Казалось, что он шел со всех сторон. Сражение остановилось, как по команде, и все его участники уставились на степь. А вой не прекращался; он все усиливался, и усиливался. А затем показались четверо всадников. Каждый из них держал в руках по два меча. Но это еще было полбеды. Самым страшным видением оказались громадные волки, которые бежали рядом с всадниками.

— Джанийцы… — сказал кто-то из разбойников громким шепотом.

— Джанийцы! — повторил другой, уже громче.

— Джанийцы!!! — завопили остальные и начали поворачивать коней, чтобы ускакать от ужасного видения куда подальше — сражаться с оборотнями-волкодлаками никто даже не помышлял.

Момент для гиппотоксотов был очень удачный, ведь разбойники подставили им незащищенные спины, но они тоже были напуганы не меньше, чем их враги. К счастью, среди них нашелся человек, не потерявший хладнокровия. Это был начальник гиппотоксотов, опытный, видавший виды воин. Он резко скомандовал:

— Всем оставаться возле каравана! Стойте, не двигайтесь и держите оружие наготове!

Джанийцы легко догнали разбойников, и началась рубка. Волки быстро сообразили, кто враг, а кого не нужно трогать, и можно представить ужас разбойника, когда огромный зверь одним прыжком сшибал его с коня на землю. На поверженных звери не обращали никакого внимания, их добивали осмелевшие гиппотоксоты, которые наконец поняли, что им пришла подмога. А вот лошадям приходилось худо: хищники, рассвирепевшие от запаха крови, резали их как баранов — рвали горло, бока, сбивали с ног. Даже Чаян, не мог остановить волков, хотя был одним из лучших дрессировщиков племени, да и некогда было ему.

Самым удачливым оказался Хумиуа. На этот раз ему выпало вести разбойников на караван. Сатрабат, как это часто бывало, сказался больным и остался в пещерах со своей охраной. Под Хумиуа был быстроногий жеребец нисейской породы, и он, изрядно напуганный волками, мчал по степи словно птица, не чувствуя под ногами земли. Что касается Хумиуа, то страх, который он испытал при виде волков, напрочь лишил его способности хоть что-то соображать. Он даже не пытался командовать своим сбродом; у него в голове билась только одна мысль — спастись! спастись любой ценой!

Когда в пещеры вернулся Сатрабат, Хумиуа пришлось выслушать немало обидных оскорблений от бывшего жреца. Ведь сопровождавшие Кимерия и Лида разбойники как в воду канули. «И все это за каких-то паршивых двадцать драхм?!» — бушевал Сатрабат. «Почему двадцать? — отбивался Хумиуа. — Каждый из тех, кто ушел сопровождать Кимерия и Лида, получил по две драхмы».

Он и под пытками не сознался бы, что припрятал для себя в укромном местечке восемьдесят серебряных монет, полученных от Кимерия и Лида. Остальные двадцать он отдал главарю шайки. Несмотря на свой статус первого помощника Сатрабата, Хумиуа получал лишь немного больше рядового разбойника. Остальные деньги, вырученные от продажи награбленного, оседали в тайниках Сатрабата. Конечно, на них предводитель разбойников покупал оружие, коней, одежду и еду для своих подручных, но Хумиуа был грамотным и умел считать — на все это уходило не больше трети того, что оказывалось в казне Сатрабата…