Повелительница снов

– Я думаю, что их уже надо простить, ведь вечер ветеранской поэзии в два часа дня у них начался, а сейчас уже четверть восьмого...
– осторожно начал Шикльгрубер.

– А по аттестации у них за семестр что?
– проявила строгость Варька.

– Да мы все, Варвара Анатольевна, одинакие, - заверил Ябс.

– Отходчивый ты нынче! А помнишь, как нас с тобой на парткоме и в комитете ВЛКСМ из-за них песочили? И чего их теперь звать, если у нас тут все равно ничего, кроме воздушных шариков и плакатов с голубями, не осталось?

– Не-е, мы с Ябсом пиво и еду для них закроили... Так я за ними сбегаю?
– с готовностью предложил Шикльгрубер.

Торопливо глотая холодные столовские шницели с тушеной капустой, любимцы автобусного парка клялись после института ездить только на такси. Ветераны, как начало смеркаться, еще и про любовь им почитали. Поэтому Пшебершевский, выпив пива, даже расплакался: "Почему ветеранам разрешают писать стихи? Это же кошмар какой-то! Пушкин не был ветераном, Мицкевич тоже ветераном не был... Настоящий поэт непременно должен в молодости помереть! "Квят засушенный и безмовный..." Матка боцка, я же теперь стихи читать не могу... "Я за Родину-Мать, могу жизнь свою отдать!" Будь прокляты эти автобусы, пешком с Янушем до города ходить буду..."

Провожая Варьку до комнаты, захмелевший Ябс высказывал крайнее восхищение ее недюжинными педагогическими способностями. Ведь надо же было так ук-катать всех стишками! Чужими ветеранскими руками расправиться с нарушителями дисциплины! После пережитого, они так за пиво благодарили, что даже позабыли, кто им поэтический вечер организовал. Как там Пшебершевский про Родину-то говорил? Надо ему на политинформации сказать, чтобы больше так не выражался... Теперь у них и в плане, за который Ябс втайне от Варьки переживал, все галки на месте!

ГЕРМАН - КАК ОАЗИС РУССКОЙ ДЕМОКРАТИИ

К началу лета вся их кафедра начала подготовку к пятидесятилетию шефа, которого любили без обычного российского пресмыкательства. Было решено наряду с традиционными подношениями изготовить какой-то необычный подарок, например, альбом с юмористическим жизнеописанием шефа. Самыми главными остроумцами у них на кафедре были евреи, которые при любых обстоятельствах не теряли умения смешно и цинично пошутить, в том числе и над собой.

На восьмое марта, например, этой весной всем женщинам кафедры, начиная с молоденькой секретарши и заканчивая маститыми доцентшами, от всех мужиков, в том числе и от побагровевшего шефа, начальник зала вычислительных машин Герман Табаков, еврей по национальности, преподнес по паре финских беленьких трусиков. Возникшую паузу он разрядил торжественным посвящением: "Поздравляем вас, дорогие женщины! Желаем вам всего, чего мы сами себе желаем! Подарочки вот от нас примите. Под белым флагом, знаете ли, и сдаваться легче!". Дружно заржавшая кафедра тут же выпила за пролетарскую дружбу полов. К концу вечера, когда уже через марлю с марганцовкой процедили и выпили весь спирт, выданный на протирку приборов, у них даже чуть-чуть не дошло до публичной примерки этого необходимого предмета женского туалета.

Юбилей шефа совпадал с концом семестра и началом сессии, в это время студенты шли как горбуша на нерест, мешая подумать о вечном. Варю, как малоценного члена экипажа, отрядили к Герману готовить юбилейный альбом. Отлынивающий от педагогического процесса Герман, листая принесенные ему из дому преподавателями кафедры редкие в то время иностранные журналы с яркими фотками, уныло соображал, с чего бы ему начать. У него не было этой самой первоначальной смешной идеи, развитие которой, привело бы с его еврейским юмором к феерии веселья. А делать что-то несмешное для него было зазорно. Но что смешного можно было найти в кристально честном немце, члене партии, с трудной, но оптимистически сложившейся судьбой? От всего этого на Германа накатывала одна скука.

Вообще-то, посмеяться он мог абсолютно над всем. Варя очень любила его шутки. Ей нравился этот высокий сорокалетний мужчинами с живыми темными глазами. Они с Варварой потешались над вышедшими огромными тиражами продолжениями известного бестселлера Леонида Ильича Брежнева. Герман подходил к преподавателям кафедры и тихо, всерьез, расспрашивал их о том глубоком впечатлении, которое, очевидно, произвела на них литературная новинка, получившая Ленинскую премию. "Ой, Герман, отстань!" гоготала новая жертва.

Как-то он высмеял и Варю. Она написала статью о том, как изготовить в основании сваи грунтовые, как бы выразиться попроще, шары. Они ей были нужны для повышения прочности фундамента. Для этого необходимо было забить в грунт трубу с сердечником внутри, а потом, вынув сердечник и порционно подсыпая в трубу, к примеру, песок, надо было этим сердечником песок из трубы выбивать. При этом песок, выйдя из трубы, разворачивался в такую шарообразную поверхность. Понятно, в общих чертах, чем она там занималась?

Герман нараспев, с интимными вздохами, придав всему описанию гнусное эротическое содержание, прочел выдержки из ее научного труда, посвященного механике этого сложного процесса: "Каждая последующая порция, внедряясь в предыдущую, становится ее сердцевиной, равномерно распределяя, ее по своей поверхности. В работу вновь включается дизель-молот...". Дальнейшего, повалившаяся на столы в хохоте кафедра выдержать не могла. Варя смеялась до икоты вместе со всеми. Ей как-то не приходило в голову взглянуть на свое научное творчество с этой, столь волнительной для нее, точки зрения.

x x x

Герман листал журналы, устало скреб лысину и в который раз смотрел на красивых немочек, рекламировавших пену для ванн и итальянские колготки.

– Варюша, привет! Как жива? Еще не беременна? Ну, сейчас мы все вздрогнем от твоей интеллектуальной мощи. Чем ты нас сегодня поразишь?

– Салют, Герман Борисович! Я сегодня до зари встала, по широкому прошлась полю, что-то с памятью моей стало, то, что было, блин, не со мной помню! Потому что со мной ничего не было! Ничего не происходит. И вообще у меня голова с утра болит!

– Варя, в твоем возрасте с утра должно болеть другое место, от перенапряжения, - похотливо заметил Герман.

– Я виновата, что все только разговоры говорят, и никто не напрягает? обиделась Варя.

– Так, тебе же, Варенька, нужен честный, неженатый, а где я тебе его возьму? Я сам - лживый, насквозь женатый еврей!

– Ай, ладно, давай о деле. Чего там с Адольфом-то?

– Вот, думаю...

– Герман, ты за границей нашей Родины был?

– Ага, нашей области, в соседние районы с лекциями выезжал.

– Журналы у нас заграничные, а мы с тобой за границей ни разу не были, и вряд ли нас с тобой туда пошлют.

– Нас точно, Варька, только на хрен с тобой пошлют!

– Поэтому давай сочинять про заграничные подвиги нашего шефа.

– Ты думаешь, ему понравится?- с сомнением спросил Герман.

Шеф у них несколько лет назад стал, наконец, выездным. Он мотался по всем конференциям и конгрессам, привозя из-за границы японскую аппаратуру и какие-то незатейливые шмотки жене на свой основательный немецкий вкус. Родную кафедру он тоже не забывал, в книжном шкафу у них пылились огромные тома международных конгрессов по механике грунтов на английском и японском языках. Варя внимательно рассматривала голую по пояс ухмыляющуюся немку, сидевшую в ванне, наполненной пеной.