Повешенный

С высоты второго этажа смотрю на мощенный булыжником двор, по которому снуют все те же бородатые мужчины в рясах, которые встречали нас ночью. Похоже, мы находимся в каком-то монастыре, и они спешат в храм на утреннюю службу. Странно все это… Зачем бы монахам спасать нас? Да и девушка, участвовавшая в нашем спасении, на инокиню мало похожа. Столько вопросов и так мало ответов. Надеюсь, скоро все прояснится.

Во двор тем временем, заезжает пара телег, крестьяне начинают сгружать бочки. Мед? Я смотрю в небо. Туч уже нет, остались лишь легкие облака. Но брусчатка во дворе мокрая, почти везде глубокие лужи. Зато полностью сошел снег, льда тоже не видно. Значит, потеплело.

Вытаскиваю шпингалет, приоткрываю окошко. А пахнет то весной! И на деревьях сидят черный грачи. Прямо как на картине Саврасова… Тут до меня доходит, что николаевские времена — это же Пушкин! Интересно, поэт уже написал свои знаменитые «Во глубине сибирских руд»? Да и есть ли он в этой реальности вообще? Южинский про него ничего не говорил. Хотя, Александр Сергеевич, кажется, не входил в число декабристов и не был на Сенатской… Надо обязательно разузнать.

Я почувствовал, как внутри меня рождается интерес к жизни. Местной! С запахом конского навоза, грачами, колокольным звоном. Прямо весна в груди. Сердце бьется ровно, мощно…

Возвращаюсь в кровать, немного разглядываю звезду. Спас меня дар. Да и всех нас тоже. Звезда уже не пульсирует, еле светится. Похоже я вчера потратил всю энергию, что успела накопиться. Интересно, по какому принципу звезда набирает свою силу? От природы? Или от источника, где упал метеорит? Надо будет расспросить Южинского.

Заворачиваюсь в уютный кокон одеяла и блаженно прикрываю глаза.

…В следующий раз я просыпаюсь уже в совершенно другом настроении. Никогда не думал, что так приятно проснуться в комнате, наполненной светом. На окне нет зановесок, но я не испытываю от этого никакого дискомфорта. А ведь когда-то недовольно ворчал, если утром окна в спальне были не зашторены. Стоит прожить пару месяцев в сумрачной одиночной камере, и взгляд человека на жизнь кардинально меняется. Думаю, и к еде я теперь буду относится сильно проще. Желудок подает сигнал, что пора бы подкрепиться. Хоть кашей, хоть чем угодно. Даже краюха хлеба с молоком теперь будут в радость.

За дверью раздаются шаги, и в комнату заглядывает тот самый косматый мужчина, что вытаскивал нас из воды, вычерпывал воду.

— Проснулись, барин? Одевайтесь и приходите завтракать в трапезную, она дальше по коридору. Настоятель ждет.

Глава 18

—…Дмитрий Кузьмич, я виноват — мне и отвечать перед императором по всей строгости!

— Илья Сергеевич, я ценю ваше благородство и готовность взять на себя всю вину, но ведь обстоятельства были чрезвычайные! Да, и подчиненные Льва Николаевича повели себя не лучшим образом.

Пожилой интендант Горюнов недовольно кивнул на угрюмо насупившегося командира гарнизонной роты, капитана Курдюмова. Тот молчал, поскольку Дмитрий Кузьмич был прав. Опростоволосились, и еще как. Не справились втроем с безоружными беглецами. Один дозорный скинут со стены, унтер-офицер Сомов заколот штыком собственного подчиненного.

Когда ночью другой унтер-офицер — Сидорин, поднял тревогу, обнаружив нападение на второй патруль, Курдюмову не сразу удалось разобраться в произошедшем. Пока нетрезвый врач привел в чувство единственного выжившего патрульного, пока тот смог внятно рассказать, что с ними случилось во время несения дозора, прошло какое-то время. И только дознание срочно разбуженного начальника тюрьмы майора Турубанова внесла окончательную ясность — троим узникам Секретного дома удалось бежать с помощью сообщника из числа тюремных надзирателей.

В то, что сбежавшие арестанты и их сообщник спрыгнули с двенадцатиметровой крепостной стены в бушующее озеро, никто особо не верил — это было бы чистым самоубийством. Да, и выживший солдат этого момента не видел. Но каждому понятно, что в ледяной воде, да еще и в шторм, не продержаться больше четверти часа, а чтобы доплыть до берега в такую бурю, и целого часа не хватит. К тому же, мало кто рискнет даже летом, по спокойной воде, доплыть от крепости до Шлисса.

Первым долгом майор бледный от недосыпа Турубанов приказал выстроить весь личный состав гарнизона, и унтер — офицеры доложили ему о нахождении своих подчиненных. Удостоверившись, что больше пропавших и пострадавших нет, он начал действовать, и сосредоточился на обыске крепости, обоснованно полагая, что беглецы затаились где-то здесь, в здании нумерных казарм. Благо укромных мест здесь хватало в достатке, особенно в подземелье. А уже то, что сообщник имел доступ к ключам в караульной, делало этот факт неоспоримым…

Люди Курдюмова валились с ног после вечернего аврала с перетаскиванием провианта на верхние этажи, плохо соображали спросонья, и не сразу смогли понять, что от них требуется снова лезть в подземелье казарм, которое к тому моменту затопило уже на пару футов. Но угроза начальства прогнать лентяев через строй и угостить шпицрутенами, сделала свое дело — солдаты, быстро разделившись по трое, отправились тщательно обыскивать крепость.

Сам же майор, не мешкая направился в Государеву башню, где находился единственный выход из крепости, ведущий к пристани. Проезд там закрывали ворота и две кованые решетки — герсы. Одна из них опускалась со второго яруса башни, а другая с боевого хода стены. Подъем этих герс производился при помощи воротов. Но тут все было спокойно, и никто из посторонних не появлялся. Караульные доложили, что лодочный сарай на берегу затоплен еще днем, а ялик, на котором вчера прибыл царский фельдъегерь, бурей сорвало с якоря. Ялик при этом чуть не затонул, черпнув бортами воды, и команда поспешила увести его в Шлисс, чтобы укрыться там от шторма в одном из городских каналов.

Так что люди капитана Курдюмова с полным основанием сосредоточились на тщательном обыске крепости. Но к утру, когда каждый уголок ее был проверен, стало понятно, что на территории крепости беглецов нет. Трое особо опасных арестантов и их сообщник из числа надзирателей Секретного дома, бесследно исчезли. И можно сколь угодно успокаивать себя тем, что до берега им добраться не удалось, факт оставался фактом — первый побег в истории Шлисской тюрьмы сегодня ночью состоялся. И наказание за это понести кому-то придется — гнев государя будет ужасен. Особенно из-за третьего узника. Того, который в Маске.

* * *

—…Всем доброе утро! — приветствую я всех присутствующих, заходя в небольшой зал, залитый ярким солнечным светом. Дав глазам немного привыкнуть к нему, с интересом оглядываю сидящих за длинным дубовым столом. Во главе стола какой-то величественный темноволосый священник лет пятидесяти на вид, с ярко-синими лучистыми глазами, явно из одаренных. Рядом с ним сидит Алексей, по другую руку Петр Южинский. Следом за Алексеем очень колоритный старик, седой как лунь, с пронзительным взглядом серых глаз.

— И вам доброе, сын мой! — улыбаясь, за всех отвечает священник — Приветствую вас в нашей скромной обители. Я ее настоятель, отец Нектарий. А это еще один наш дорогой гость — отец Володар — указывает он на старца.

Один «отец» — уже много. А два таких патриарха, так и вовсе перебор. Ладно, посмотрим, во что это все выльется.

— Павел Алексеевич Стоцкий — представляюсь я, склоняя в ответ голову.

Вижу пустую тарелку и столовые приборы рядом с Южинским — так надо понимать, что это место приготовлено для меня. Прохожу к столу и, перешагнув через скамью, спокойно усаживаюсь рядом с Петром. Все почему-то выжидательно смотрят в мою сторону. Но чего они от меня ждут — непонятно.

Единственное, что приходит на ум: я как-то умудрился нарушить строгие монастырские правила. Ну, извиняйте, сами мы не местные…! Я смотрю на Петю и вопросительно приподнимаю бровь: ну, мол, хоть намекни, в чем я сейчас так крупно накосячил?

Южинский краснеет, как юная девица и спешит объяснить всем мое дремучее невежество

— Прошу извинить Павла Алексеевича, мой друг многого не помнит после вреда, нанесенного инквизиторами его дару.

— Пустое, Петр Михайлович! — по-доброму улыбается настоятель — Тут и извиняться не за что. Просто давайте все вместе еще раз прочитаем «Отче наш», а Павел Алексеевич постарается вспомнить молитву.