Повеситься в раю
Шрифт:
– Ничто не мешает нам наслаждаться величием этого момента! – продолжал диктор.
– А почему на улицах так пустынно, не видно ни людей, ни автомобилей? – задал вопрос кто-то из зрителей.
– Ну как же! – ответил диктор. – Остальные жители Токио были уничтожены специально для того, чтобы ничто нас не могло отвлечь от созерцания божественной красоты этих людей! Это же японская икебана! Валентин вздрогнул и проснулся. Была ночь, и было тихо. Дверь в палату была открыта, в коридоре было включено ночное освещение. Кроме того, из окон падал лунный свет. Вокруг все спали. Валентин прислушался к тихому шелесту листьев за окном. «Опять кошмары!» Сна не было ни в одном глазу.
Вдруг Валентин услышал в коридоре
«Это они! Добираются и хотят убить! Можно закричать и всех разбудить, но тогда на следующую ночь вколют дополнительную порцию снотворного, и я уже не проснусь в нужный момент». Валентин вылез из постели и заполз под соседнюю кровать. В просвете двери появились ноги человека. Он двигался медленно и осторожно. Вошел в палату и подошел точно к кровати Валентина. Постоял с минуту и, видимо увидев, что кровать пуста, так же тихо вышел в коридор. Валентин вылез из-под кровати, прокрался к коридору, но, когда он выглянул в коридор, там уже никого не было.
Валентин сел на кровать. По-прежнему все спали. В дальнем углу храпел Максимыч Стукач. Вечером они с Максимычем поменялись местами: из-за того что Максимыч храпел по ночам, его переместили в дальний угол палаты, где он меньше мешал всем остальным.
«Итак, – думал Валентин, – они уже и здесь подобрались ко мне, теперь и больница перестала быть безопасной. Только что я был на волосок от смерти. Конечно, они придут снова, и тогда мне конец. Помощи ждать неоткуда, потому что никто не считает угрозу реальной. Никто, кроме Иисуса, но он не собирается мне помогать. Спаситель, который никогда никого не спасает! Я на месте собаки, попавшей в виварий. Учёный на месте подопытного животного, и должен послужить для какой-то неизвестной науки. Неотвратимо должен послужить, хочет он этого или нет. У собаки всё-таки есть какая-то надежда».
Валентин стал вспоминать, бывало ли, чтобы собаки сбегали из вивария, и не смог вспомнить ни одного такого случая.
«У них тоже нет никакой надежды, они тоже чувствуют неотвратимость гибели. Сейчас я это знаю точно!» Чем больше Валентин думал о животных в виварии, тем больше утверждался в мысли, что этого не должно быть. Так же хорошо он понимал, что ничего с этим поделать он не сможет. Выпусти на свободу животных – наберут новых, ничего изменить невозможно. Как не может он сказать и тем, кто его преследует: «Не стоят все ваши исследования одной жизни, никто не имеет права лишать жизни живое существо, нельзя оправдать убийства никакими научными интересами. В конце концов, поставьте себя на место этого живого существа!» Он стал вспоминать о том, как сам принимал участие в подобной научной деятельности, начиная от первой зарезанной им лягушки, на первом курсе. То, что так нужно делать, ни у кого не вызывало сомнений. Он вспоминал. Это было насилие! Всем нужно было переступать через себя, чтобы разрезать первое животное. Кому-то это давалось легко, кому-то нет.
«Так устроен мир. Наука и медицина без этого не могут существовать. Люди вообще-то хищники и ведут себя, как и положено хищникам. Неужели этот человек, пусть даже это Иисус Христос, хочет изменить мир? Таких чудес не бывает! Это не воду превращать в вино. Мир изменить невозможно! Никакому Христу это не по зубам!» – Валентин лёг спать. – «Пусть убивают, если таков мир и если изменить его невозможно».
Вот так же, когда-то давно, в детстве, когда он жил в деревне у бабушки, он лежал ночью в постели и смотрел в потолок. Он боялся проспать рыбалку. Но тогда у него впереди была жизнь, полная чудес! Сейчас впереди не было ничего.
Решение созрело внезапно: «Я пойду в виварий и выпущу на свободу хотя бы одну собаку! Мир изменить невозможно – и черт с ним! Но я устрою маленькое
чудо! Хотя бы для одной собаки!» Валентин надел халат, тапочки и, стараясь производить как можно меньше шума, направился в коридор. Санитар спал, сидя за столом, перед ним на столе лежали те самые заветные ключи. Валентин босиком прошел мимо стола и, взяв ключи, пошёл дальше. Это была первая удача. Подойдя к выходу из отделения, он увидел, что рядом с дверью никого нет, только из туалета раздавался шум воды из крана. Там был, скорее всего, санитар, дежурящий у входа. Послышались звуки закрывания крана, медлить было нельзя. Валентин быстро открыл дверь, вышел на лестницу и запер дверь с наружной стороны. Это была почти свобода!Выйдя из больничного корпуса, Валентин совершил ошибку: вместо того, чтобы перелезть через ближайший забор, который освещался фонарями, он пошел к темному хозяйственному двору. Перемахнув через забор хозяйственного двора, он оказался во власти сторожевых собак, которые с лаем набросились на него. Валентин был покусан собаками, схвачен охраной, доставлен сначала в приёмное отделение, где ему была оказана медицинская помощь, затем, с забинтованными руками и ногами, вновь оказался в своей палате.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВТОРНИК
СОН ДМИТРИЯ
Во сне Дмитрий был дирижером симфонического оркестра, и что-то его непрерывно раздражало. Музыканты в полумраке готовились к выступлению, листали ноты, потихоньку опробовали свои инструменты. Дмитрий обернулся в зрительный зал. В зале было абсолютно темно, но чувствовалось, что он огромных размеров и полон зрителей. Дмитрий посмотрел в сторону оркестра и понял, кто его раздражает. Это был добродушный человек с большим красным носом, который неловко держал в руках альт. Ноты у него рассыпались, и он неуклюже, одной рукой пытался их собрать. Дмитрию сразу стало ясно, что это не музыкант, он решительно подошёл к красноносому и с возмущением забрал у него инструмент.
– Что вы здесь делаете? Как вы здесь оказались? Вы не владеете инструментом! – возмущался Дмитрий.
Красноносый с рассеянной улыбкой пожал плечами.
– Что вы вообще умеете? – раздраженно спросил Дмитрий.
– Рисовать, – добродушно ответил красноносый.
Он достал откуда-то блокнот и остро заточенный карандаш и стал им рисовать прямо перед лицом Дмитрия. Он моментально нарисовал самого Дмитрия, затем пошли другие лица, фигуры… Он точно схватывал характер, чувства. В несколько чудесных штрихов и линий он рисовал законченную картину. У Дмитрия захватывало дух! Это было чудо! Рядом с Дмитрием стояли ещё какие-то люди, в том числе иностранцы, с восхищением смотрели за движением карандаша, говорили что-то одобрительное, кивали головами.
– Вы же чудесный художник! Зачем вам музыка? – то ли сказал, то ли подумал Дмитрий.
– Рисовать просто. Вот играть… Ох как тяжело! – ответил красноносый и просящим взглядом уставился на Дмитрия.
– У нас кто что умеет, тот то и делает. У вас в России всё наоборот! – сказал на ломаном русском языке не то немец, не то голландец, показывая пальцем на красноносого.
Красноносый кого-то очень напоминал, но Дмитрий никак не мог вспомнить: кого. Он неуверенно протягивал руку, прося вернуть ему альт.
– Нет, вы всё испортите! – сказал Дмитрий, отвернулся от красноносого, и… проснулся.
ЭЛЛА НИКОЛАЕВНА
Проснувшись, Дмитрий пытался удержать в памяти прекрасные рисунки из сна, и какие-то мгновения ему это удавалось, но потом он проснулся окончательно, и всё исчезло, кроме неясного впечатления, которое рассеялось со словами…
– Доброе утро, мальчики! Ну, как же вы любите поспать! Наверно, сны очень захватывающие, ну прямо никак не оторваться!