Повесть о бедном солдате

Но выступать не пришлось: уже вся солдатская масса съезда шумно потребовала мира. Какой-то усатый за столом президиума поднял руку и громко объявил о голосовании.

Первый декрет Советской власти — Декрет о мире — был принят единогласно. И вновь буря ликования подняла весь зал. Делегаты — кто сидел в креслах — повскакали со своих мест, кто стоял — бросали вверх шапки, обнимались, хлопали друг друга по спине. Бородач, что давеча поднимал Серникова, орал: «Конец войне! Конец войне», и по заросшему его лицу катились слезы.

Вдруг послышалась песня, тотчас подхваченная всем залом. Ее Серников слыхал уже не раз, но слов пока не знал и сейчас остро жалел об этом. Но припев — «Это есть наш последний и решительный бой» — он подхватил уже со всеми, с радостью глядя на шевелящиеся губы Ленина.

Была уже глубокая ночь, когда Ленин вновь поднялся на трибуну и в установившейся тишине начал доклад о земле. Серников насторожился, как взведенный курок, услышав первые же фразы:

— Мы полагаем, что революция доказала и показала, насколько важно, чтобы вопрос о земле был поставлен ясно. — Это было сказано спокойно, даже, как показалось Серникову, устало. Зато следующую фразу Ленин произнес страстно, убежденно, слегка перегнувшись через трибуну, будто не слова говорил, а вкладывал в душу каждого свои мысли. — Возникновение вооруженного восстания, второй, Октябрьской революции ясно доказывает, что земля должна быть передана в руки крестьян.

«Ну вот и слава богу!» — чуть ли не вслух сказал Серников и стал поднимать руку, чтобы перекреститься, но его толкнули: не мешай.

Слушая «Декрет о земле», пять простых и таких понятных пунктов, слушая «Крестьянский наказ о земле», Серников вдруг вспомнил строчку из солдатского письма: «Видно, только Вы один имеете сочувствие к настоящей свободе и сочувствие об измученных солдатах». Он вздохнул, испытывая редкое для него чувство благодарности и шепча: «Теперича все. Все сбылось, что обещали. Теперича одно только осталось: добыть бумажку насчет землицы — и домой, а там сами распорядимся».

Закончил Ленин доклад так же просто, как начал, но Серников мысленно ахнул: Владимир Ильич, точно подслушал его мысли и произнес вслух:

— Суть в том, чтобы крестьянство получило твердую уверенность в том, что помещиков в деревне больше нет, что пусть сами крестьяне решают все вопросы, пусть сами они устраивают свою жизнь.

— И снова в зале будто полопались гранаты — так оглушительно хлопали все в ладоши, кричали «Ура!», «Да здравствует Ленин!» и что-то еще восторженное и ликующее. На этот раз плакал, не утирая слез и не замечая их, Серников.

Опять пели «Интернационал», и когда стали расходиться, над городом уже занималась заря. Но Серников остался в Смольном. Он хотел получить «Декрет о земле» и обязательно от самого Ленина. В самом зале к Ленину, окруженному плотным кольцом, не было никакой возможности пробиться, а потом, когда зал опустел, Серников не мог Владимира Ильича найти.

Зато неожиданно он встретил Федосеева, который торжествующе сказал Серникову:

— Ну что, брат? Вот по-нашему и вышло, в точности, как было обещано. — И восхищенно добавил: — Слыхал нашего Ленина?

Когда Серников сказал, зачем он остался в Смольном, Федосеев с полным сочувствием отнесся к идее заполучить «Декрет о мире», но сказал, что, видно, придется ждать, когда его отпечатают. Потом, хлопнув себя по лбу, спохватился:

— Да о чем мы толкуем, сегодня утром оба декрета в газетах будут!

Однако Серников уперся: газета — газетой, а он обязательно хочет специальную бумагу получить и чтобы непременно за подписью Ленина.

Федосеев и к этому отнесся с полным пониманием и посоветовал прийти в Смольный завтра. Потом он куда-то заторопился и, лишь мимолетно осведомившись «В отряде-то все в порядке?», исчез в бесконечных переходах.

Из Смольного Серников так и не ушел. Покрутившись по коридорам, потолкавшись в разные двери, он отыскал пустую комнату. На дверях ее было написано: «Классная дама». Что такое «Классная дама» Серников понятия не имел, главное, что комната была пуста и просторна. Выбрав уголок потемней, он достал из сумки сухарь, пожевал, свернул цигарку, повздыхал, что табаку только на донышке кисета и осталось, затянулся несколько раз, оставив окурочек на утро, свернулся калачиком, натянул поглубже папаху, засунул руки в рукава и заснул в обнимку с винтовкой.

Спал он крепко, не слыша ни топота ног, ни громких разговоров в коридоре, ни гула, который не умолкал всю ночь, а к утру еще усилился. Не проснулся он и тогда, когда в комнату, громко разговаривая, вошли Ленин с Бонч-Бруевичем. Заметив спящего Серникова, Владимир Ильич сказал:

— Тсс… Видите, солдат спит, не будем мешать.

— Да, но это самая удобная комната, Владимир Ильич, — негромко отозвался Бонч-Бруевич. — Она совершенно пуста, тут удобно будет разложить пачки, посадить человека и раздавать брошюры.

— Сколько экземпляров печатается?

— Пока пятьдесят тысяч, и, думаю, часам к двенадцати уже будет тираж. Между прочим, знаете где печатаем? В типографии «Русской воли»!

— Погромная газета? — Владимир Ильич удивленно поднял брови.

— Да, да, представьте себе! Впрочем, газету мы прикрыли еще 24-го, а рабочие типографии, само собой, сразу перешли на нашу сторону. Кстати, они же и «Правду» печатают.

— Декрет о земле! — сказал Ленин раздумчиво. — Только это одно уже оставит след в нашей истории на долгие годы. — Он помолчал и, кивнув на спящего Серникова, почти шепотом добавил: — Вот он, один из творцов истории. — И усмехнулся: — А ведь утомительнейшая штука историю-то творить, вон как умаялся человек, даже цигарку свою не докурил, рядом лежит.

Бонч-Бруевич повернулся к Владимиру Ильичу, не без удивления посмотрел на его лицо, на блестящие карие глаза, что-то хотел сказать, но промолчал.

— Гм, гм… — продолжал Ленин, берясь за подбородок, уже начинавший обрастать рыжеватой щетиной, — до чего же интересно было бы потолковать с таким вот солдатом. Из-за этой проклятой конспирации не помню уж когда в последний раз говорил по душам с народом.

Позавчера, когда шел в Смольный, у Литейного моста встретил кучку солдат и ужасно, знаете ли, захотелось мне потолковать с ними, погреться у их огонька — Рахья не позволил.

— И правильно сделал, — одобрил бородач. — Вообще чудо, как вы добрались.

— Ну уж и чудо… — Владимир Ильич вновь посмотрел на спящего солдата. — До чего ж непритязателен, до чего же скромен русский человек. Смотрите, нашел местечко поукромней, прикорнул со своей шинелькой и спит. Намаялся, видно, бедняга. А вот разбуди такого и спроси, чего он теперь хочет, когда вся Россия ему принадлежит, держу пари, ответит: земли. Не миллионы, не дворец каменный, а именно земли. А ведь ему предстоит на этой земле так тяжко трудиться, чтобы иметь хлеб!.. — Солдат зашевелился во сне, и Владимир Ильич, приложив палец к губам, тихонечко пошел к двери, поманив за собой собеседника.