Повесть о чекисте

— Купила, четыре отреза.

— Вот вам на расходы семьсот марок, — он передал Глаше пачку денег. — Я буду на вокзале раньше, куплю билет и посажу вас в вагон. Держите...

— Что это?

— Десятипроцентный раствор хлорного железа и справка из поликлиники. Прочтите.

Глаша прочла справку и, помолчав, сказала:

— Конечно, я надеюсь, что все будет хорошо, а вдруг... Держат они меня день или два, а у меня этой самой, — она заглянула в справку, — ангиомы-то и нет, и лекарство вроде бы мне ни к чему...

— На худой конец... — Николай не закончил.

— Понимаю...

— Вот вам книжица. Берегите ее.

Глаша полистала страницы и очень удивилась:

— А правда, вы между строк написали?

— Очень важную информацию.

— А так ну совсем, совсем ничего не заметно!..

— Скажите, Глаша, вы цифры выучили наизусть?

— Полночи учила — ни в зуб ногой! Тогда я положила запись под подушку и легла спать. Утром проснулась, что вы думаете — каждую цифру помню наизусть! Самой не верится...

— Давайте проверим.

Глаша достала из-под матраса узкую ленточку записи, передала Николаю и, словно школьный урок, быстро назвала цифры первой колонки, затем второй и третьей.

— Вы молодец! — не удержался Николай. — Но то, что легко запомнилось, так же легко и забудется. Вы должны постоянно тренировать память.

— Как это — тренировать?

— В минуты абсолютной безопасности, когда вам никто не может помешать, вы по памяти в том же порядке записываете цифры, проверяете и сжигаете.

— Понимаю.

— Попробуем сделать это сейчас. У вас есть чистая бумага?

— Вот тетрадь... Карандаш...

— Садитесь и пишите...

Глаша открыла тетрадь и разгладила лист.

— Нет, Глаша, лист бумаги должен быть на чем-нибудь твердом. Заверните всю тетрадь. Так. Иначе вы карандашом продавите запись на лежащие снизу листы, потом вы уничтожите первый лист, но можете забыть о втором, о третьем...

Они работали долго, до поздней ночи. Николай учил ее ориентироваться по карте, изучал с ней линию фронта в районе Черкасс. Он отрабатывал ее поведение на возможном допросе. Они тщательно репетировали образ «святоши», который она должна была пронести через все дни пребывания на вражеской территории.

Домой Николай вернулся под проливным холодным дождем. Поначалу его спасала кожаная куртка, но промокла и она. От сырости снова заныли колени.

Тихо, чтобы не разбудить родителей, он выпил чашку кофе, оставленного в термосе, разделся, лег и быстро уснул беспокойным сном. Всю ночь ему виделась Глаша в застенке гестапо. На шее ее поблескивал крестик... Простоволосая, какой она выбежала к нему впервые на улицу, стояла Глаша перед гестаповцем, переступая босыми ногами на холодном полу... Она была в полотняной рубашке, тоненькая с впалыми ключицами и по-девичьи торчащей грудью.

— Кто тебя послал? Куда? Зачем? — спрашивает офицер.

Гестаповец чем-то похож на школьного учителя. Он не повышает голоса, спокоен и безучастен.

Облизнув запекшиеся губы, Глаша читает тропарь «о путешествующих».

— ...И невредимых ко славе твоей от всякого зла, во всяком благополучии соблюдающа молитвами богородицы...

— Говори, женщина! Кто? Куда? Зачем? — офицер снисходительно улыбается, на его лице чувство превосходства.

— ...Спасе, существуй и ныне рабом твоим, путешествовати хотящим, от всякого избавляя их к злаго обстояния...

Гестаповец берет в руки многожильный жгут из электрического провода, замахивается... Глаша закрывает глаза. Удар приходится по лицу, шее, груди... Женщина, тихо вскрикнув, переступает босыми ногами... Струйка крови бежит по ее лицу:

— ...Избави от недуг и горьких болезней...

Николай просыпается, спускает ноги с кровати и долго следит за светлым лучиком на стене, проникнувшим сквозь щель в светомаскировке.

Снова возникает это чувство собственной вины, на этот раз перед Глашей. Это такое острое, такое сильное чувство, что он говорит вслух:

— Надо же кого-нибудь послать! Совсем не обязательно, чтобы кончилось это в гестапо!..

От звука собственного голоса он окончательно просыпается.

Отец открывает дверь и спрашивает:

— С кем ты разговариваешь?

— Приснился сон... — неопределенно ответил Николай, лег и закрыл глаза, но уснуть уже до утра не мог.

Поднялся он разбитый, невыспавшийся. Наскоро умылся и без завтрака ушел из дому.

На углу Дерибасовской и Пушкинской он снова встретил фрау Амалию фон Троттер. Толстуха, видимо, совершала второй круг своего моциона. Она утратила нездоровую, стеариновую белизну, щеки ее раскраснелись, и шляпка, отделанная гроздьями винограда, сбилась набок. Фрау Амалия шла, поднимая колени, шумно втягивая носом воздух. Как и в первый раз, она его не узнала и прошла мимо.

Трамвай замер на путях; вагоновожатый спал, опустив голову на рычаг: опять бомбили Плоешти и на электростанции не хватало горючего. Николай свернул на Пушкинскую и ускорил шаг.

Железной дорогой и портом Одессы формально руководили румынские чиновники, но фактически всеми морскими перевозками ведало «Зеетранспортштелле», а на железной дороге — немецкие коменданты и советники.

Гефт пошел к коменданту вокзала, поговорил с ним по-немецки, рассказал старый анекдот, угостил английской сигаретой.

Комендант посмотрел пропуск Вагиной и удивился:

— Черт ее несет в Балаклею! — и, понизив голос, доверительно сообщил: — Русские на этом участке прорвали фронт, — но все же написал записку в кассу.

С бумажкой коменданта Николай направился в отдельную кассу, получил билет до Черкасс и поставил компостер на пропуск.

Николай еще издали увидел Глашу — ничем не примечательная женщина, в черном платке и темном, с чужого плеча пальто. В одной руке она несла обшарпанный фанерный баул, в другой узелок. Растерянная, беспомощная, маленькая женщина, каких много на дорогах войны...

Он подошел к ней и поздоровался. Глаша протянула вялую ладонь лодочкой — всегда она отвечала сильным пожатием — и молча пошла за ним.

Когда они оказались одни на платформе — посадка еще не началась, хотя состав стоял на путях, — Глаша сказала:

— Сегодня чуть свет приходил товарищ Роман. Он обо всем меня расспросил, все поглядел, полистал книжку и сказал: «Даю добро!» Вы не думайте, я вам верю, но теперь как-то на сердце спокойнее.

В глазах ее блеснул смешливый, лукавый огонек и тотчас погас. С постной маской святоши она поднялась за ним в вагон. Здесь уже были пассажиры, те, кто побойчей, у кого знакомства в охране.