Повесть о доме Тайра (др. изд.)
Шрифт:
ГОСУДАРЬ-ИНОК В ГОРАХ ООХАРА
Во 2-м году Бундзи задумал государь-инок Го-Сиракава проведать государыню Кэнрэймонъин, взглянуть, как живет она в Оохаре, удалившись от мира. Но во второй и третьей луне еще держатся холода, веют сильные ветры, еще не рассеялись тучи, висящие на горных вершинах, не растаяли льды в долинах... Но вот миновала весна, пришло лето, и вскоре после праздника храма Камо государь-инок еще затемно отправился в путь, в Оохару. Выезд совершался как бы украдкой, но все же государя сопровождала свита — шестеро вельмож (среди них — Дзиттэй, Канэмаса и Мититика), восемь придворных и немногочисленные стражники-самураи.
Августейший
Четвертая луна была уже на исходе. Белые тучки, похожие на Цветущую сакуру, висели на дальних горных вершинах, хотя пора Цветения уже миновала и зеленые кроны деревьев, казалось, грустили об ушедшей весне... Сквозь густые травы, обступившие тропу, все дальше в горы уходила дорога. Здесь все было внове для августейшего взора, в такой глуши государь очутился впервые в жизни, далеко позади остались людские селения, и печаль невольно закралась в душу Го-Сиракавы.
На западе, у подножья горы, увидал он обитель — то был храм Сияния Нирваны. Пруд, устроенный перед храмом, как видно, в давние времена, деревья, цветы — все еще хранило след былой красоты, без слов повествуя о прошлом...
Кровля в прорехах —
обрушилась черепица.
Вместо курений —
туман день и ночь клубится.
Вместо дверей —
только черный проем зияет.
Вместо огней —
неизменно луна сияет...
Не о таких ли местах сложены эти строчки?
В старом, заглохшем саду
поднялись непролазные травы.
Ивы ветвями сплелись.
из шиповника встали заставы.
Тинистый пруд одичал,
и парчой одеяний старинных
Переплетения трав,
колыхаясь, блестели в глубинах.
На небольшом островке
возвышалась сосна вековая.
Грозди глициний к ветвям
протянулись, сосну обвивая.
Краше, чем ранней весной,
розовели прибрежные вишни.
Желтые розы цвели,
распускаясь привольно и пышно.
Вдруг прозвучал в тишине
клич кукушки из облачной дали —
Будто бы птица давно
ожидала приезд государя...
И государь, окинув взглядом эту картину, вспомнил стихотворение:
Цвет роняют с ветвей подступившие к берегу вишни —
и на глади пруда красотою новой блистают
лепестков опавших соцветья...
Затем государь обратил взор к жилищу императрицы. За кровлю цеплялся вьюнок в цвету, а крыша поросла травой воспоминаний — синобу вперемешку с травой забвения. Невольно вспоминались здесь строчки:
Ларь из бамбука
давно уж стоит пустой.
Пересыхает тыквенная бутыль.
Двор Янь Юаня
зарос травой-лебедой10.
Дом в запустенье,
повсюду лишь грязь да пыль.
У Юань-сяна
распахнута настежь дверь11.
В рост перед нею
поднялся чертополох.
Ливень да град
зачастили сюда теперь.
Доски порога
укрыл нетронутый мох...
Кровлю из дранки простой
повсеместно усеяли дыры.
Было в убогом дому
неуютно, и зябко, и сыро.
Вместе с лучами луны
здесь гостили дожди да туманы.
Ложе кропила роса,
снег да иней
являлись незванны.Горы с одной стороны
подпирала стеною лачуга.
Дол расстилался с другой,
гнулись травы зеленого луга.
Ветер, с далеких вершин
к побережью под вечер летящий,
Мерно листвою шуршал
в низкорослой бамбуковой чаще.
В хижине грубый бамбук
стал подпоркой непрочным стропилам.
Жалким казалось жилье
за плетнем покосившимся, хилым...
Как же могла обитать
утонченная императрица
В этой безлюдной глуши,
вдалеке от любимой столицы,
Где среди гор и лесов,
здесь безмолвно стоящих от века,
Гулко звучит в тишине
одинокий топор дровосека,
Где на деревьях густых
заунывно кричат обезьяны12,
Где вместо прежних гостей
льнут к дверям только плющ да лианы!..
— Есть здесь кто-нибудь?.. — вопросил государь, но никто ему не ответил. Наконец из хижины появилась старая, изможденная монахиня.
— Где же императрица? — спросил ее государь.
— Она пошла в горы, — ответила женщина, — собрать цветы для алтаря Будды.
— Неужели ей некому поручить такую работу? — промолвил государь. — Пусть удалилась она от мира, все же прискорбно, что ей самой приходится утруждаться!
— Зачем ей щадить себя, коль скоро она покинула мир? — отвечала монахиня. — В предыдущих рождениях соблюдала она все Десять заветов и Пять Запретов, за что и удостоилась в минувшие годы благополучия и счастья. Ныне, однако, пришел конец ее счастливой судьбе,,оттого и терпит она лишения... Ибо в сутре кармы сказано: «О деяниях, свершенных в прошлом, узнаешь по воздаянию в жизни нынешней; о возмездии, ожидающем в жизни грядущей, суди по делам, кои вершишь в настоящем!» Кто постиг закон Причины и Следствия, закон связи Минувшего и Грядущего, тому печалиться не о чем! Шакья-Муни, царевич Ситтха, девятнадцати лет покинул стольный град Гая13, прикрывал наготу листвой древес на горе Дандоку14, поднимался в горы за хворостом, чтобы развести огонь, спускался в долины, чтобы начерпать воды... Зато благодаря столь тяжкому умерщвлению плоти сподобился он в конце концов просветления!
Государь взглянул на монахиню. Рубище все в лохмотьях, не поймешь даже, из чего оно сшито — из конопли или шелка... «Смотрит простою нищенкой, а рассуждает о столь высоких предметах! Вот чудеса!» — подумал он и спросил:
— А ты кто такая?
Горько заплакала монахиня и была не в силах ответить. Лишь спустя немного, сдержав слезы, сказала:
— Стыдно вымолвить, но я дочь покойного сёнагона Синдзэя, зовут меня Ава-но Найси. Моя мать — госпожа-монахиня Кии, некогда столь любимая вами... Судя по тому, что вы меня не узнали, ясно мне, как же сильно я изменилась, какой стала убогой! О горе, горе! — И, закрыв лицо рукавом, она так убивалась, что больно было глядеть.
Государь был поражен.
— Так, значит, ты — Ава-но Найси! Да, я не узнал тебя... Уж не сон ли мне снится? — воскликнул он и не мог сдержать слезы.
Удивилась и его свита, все вельможи и царедворцы.
— А мы-то думали — что за необычная женщина! И впрямь, недаром она показалась нам странной! — говорили они друг другу.
Государь огляделся вокруг:
Влагой отягощены,
полегли возле хижины травы.
Сразу за ветхим плетнем
протянулись налево, направо