Повесть о доме Тайра

Навевая воспоминания о прошлом, благоухали цветы померанца — наверное, прежний хозяин посадил когда-то это дерево возле навеса кровли... С неба донесся голос горной кукушки [632] , и государыня, вспомнив старинную песню, начертала ее на крышке прибора для туши:

Напрасно, кукушка,ты оплакиваешь ароматцветов померанца —как и я, должно быть, тоскуешьо былом, ушедшем навеки!..

Не у всех придворных дам хватило духа так бесстрашно погрузиться в пучину моря, как госпожа Ниидоно или Кодзайсё. Пленницами грубых самураев вернулись они на старое пепели-Ще, и все, молодые и старые, постриглись в монахини. Исхудавшие, чуть живые, ютились они теперь где придется — в расщелинах скал или на дне ущелий, в местах, о каких в прежние времена не могли бы даже помыслить! Покои, где некогда они обитали, исчезли в дыму пожаров, на месте родного крова простирались теперь луга, поросшие густою травою. Из прежних друзей и знакомцев никого не осталось... О скорбь! Так горевали, наверное, Лю и Жуань [633] , когда, вернувшись из волшебной страны, повстречали вместо близких своих лишь потомков в седьмом колене!

632

С неба донесся голос горной кукушки... — По древней китайской легенде, правитель царства Шу (IV в. до н. э.) уступил свой престол другому, а сам стал отшельником. После смерти его душа превратилась в кукушку, но не перестала тосковать о земной жизни. Прилетая из царства мертвых, кукушка, душа правителя Шу-ди, грустно выкликает: «Лучше вернуться, хочу вернуться!..» Таким образом, голос кукушки считается в поэзии Китая и в поэзии Японии исполненным грусти, тоски.

633

Так горевали, наверное, Лю и Жуань... — В «Истории Поздней Ханьской династии» рассказана легенда о том, что в годы Юн-пин (58—75) некто Лю Чэнь и Жуань Чжао отправились на гору Тяньтай сбирать лекарственные травы. Заблудившись, они проплутали тринадцать дней, но вдруг увидели на листке, плывущем по воде, остатки каши и поняли, что недалеко есть жилье. Они пошли вверх по течению и встретили прекрасный дев, которые оказали им любезный прием. В гостях у этих дев они провели полгода, но когда вернулись в родные края, то уже не застали в живых никого из своих родных: оказалось, что прошло уже более двухсот лет и за это время сменилось семь поколений их потомков.

Меж тем от великого землетрясения, что случилось в девятый день седьмой луны, развалились глинобитные стены внешней ограды, накренилась старая келья; с каждым днем жить здесь становилось все более невозможно. Увы, дворцовые стражи в зеленых одеждах не стерегли здесь ворота! Покосилась изгородь, сплетенная из сучьев, и сад утопал в росе, обильной, как на безлюдных равнинах; уныло стрекотали цикады, как будто знали, что их пора миновала, и эти грустные звуки наводили печаль на душу. Все длинней становились ночи, а государыне по-прежнему все не спалось; осеннее увядание еще сильней омрачало душу, и не было ей покоя, и мнилось — нет больше сил терпеть сердечную муку! Все изменилось в бренном, переменчивом мире, прежние друзья, все близкие люди куда-то скрылись, не осталось никого, кто подал бы весть, кто позаботился бы о прежней императрице...

2. В горах Оохара

Но все же младшие сестры государыни, супруги дайнагона Такафусы и вельможи Нобутаки, украдкой ее навещали.

— Могла ли я думать, что мне придется принимать от них подаяние? — плача, промолвила государыня, и, услышав эти слова, женщины, служившие ей, тоже пролили слезы.

Жилище государыни в Ёсиде находилось не столь уж далеко от столицы; мимо, по дороге, шли люди, любопытных глаз было много...

«О, если б скрыться подальше в горную глушь, куда не долетают скорбные вести, пока моя жизнь, как росинка на кончике лепестка, еще трепещет в ожидании последнего дуновения ветра!» — думала государыня, но не знала, где отыскать такой приют. Тут случилось, что некая женщина сказала:

— В глубине гор Оохары есть храм Сияния Нирваны, Дзякко-ин.Там царит тишина!Печально, уныло жилище в безлюдных горах, но разве не лучше остаться навеки в глуши,чем тяготы мира сносить?.. —

вспомнились государыне стихи, и она решила уехать в Оохару. Паланкин и все прочее доставлено было заботами супруги дайнагона Такафусы; в конце девятой луны 1-го года Бундзи государыня Кэнрэймонъин поселилась в храме Сияния Нирваны.

Чуть в разноцветной травепролегли предзакатные тени, Тронулись в путь по лесам,осененным прохладой осенней. Мимо уступов крутыхшли тропою заросшей, неторной, Свет незаметно померкраньше срока в расселине горной. Колокол с дальних вершинвозвестил приближение ночи, В сердце вселяя печальи грядущие беды пророча. Долог и труден был путьобездоленной императрицы Через густую траву,что росою под вечер искрится. Слезы впитавший рукавот росы становился влажнее. Ветер протяжно гудел,бесконечным унынием вея. Листья в сгустившейся мглешелестели невнятно на ветках. Тучи клубились, и дождьпадал в каплях тяжелых и редких.С ближнего склона поройраздавались призывы оленьи, Слышались трели цикади сверчков заунывное пенье. Даже в скитаньях былыхот залива к заливу иному,От островка к островку,вдалеке от родимого дома Столь беспросветной тоскойне встречало изгнанницу море. О, как томилась душав неизбывном, немыслимом горе!

В пустынном месте, среди одетых мохом скал, стоял Дзяккоин, храм Сияния Нирваны, и государыне пришлось по сердцу царившее здесь безлюдье. Увял побитый инеем кустарник хаги в саду, осыпанном росой, поблекли полевые хризантемы, обвивавшие сплетенную из сучьев ограду. «Такова и моя участь!» — подумалось Кэнрэймонъин при виде увядших цветов. Представ перед изваянием Будды, она вознесла молитву:

— Блаженный дух императора да обрящет просветление в раю! Да обретут покой мертвые духи всех родичей Тайра! — И при этом образ покойного сына так живо представился ее воображению, что, мнилось ей, она никогда его не забудет, в какой бы из миров ни суждено ей было переселиться!

Рядом с храмом устроила она себе малую келью, одна половина служила опочивальней, в другой помещалась молельня, где ревностно, неустанно свершала она все шесть дневных и ночных молебствий. Так, в непрерывных молитвах, шли дни и луны...

Как-то раз, вечерней порой, услыхала она, будто кто-то бродит в саду, шурша опавшей листвой.

— Кто может прийти сюда, к жилищу отринувшей мир? — сказала государыня. — Пойди посмотри! — приказала она одной из прислужниц. — Если это некто, от кого надо скрыться, я спрячусь! — И она послала женщину в сад, но оказалось, то шуршал листвою олень.

— Кто же там? — спросила государыня, и госпожа Дайнагон-носкэ, утерев слезы, ответила ей стихами:

Дубовые листья шуршат на тропинке в лесу — не гость ли нежданный решился сюда заглянуть? Увы, то ступает олень...

Стихи показались государыне столь прекрасными, что она начертала их на бумажных створках, закрывавших окно.

И все же многое в ее горестной жизни наводило на размышления о пути Будды. Деревья, растущие подле навеса кровли, казались ей райскими кущами, унизанными жемчугом и каменьями, а вода в углублениях скал — Водой Блаженства в райском пруду, дарующей исцеление телу и духу, утоляющей голод и жажду... Весной цветы сакуры, осыпаясь под дуновением ветра, являли ей закон бренности всего сущего; осенью тучи, скрывая сияние луны, напоминали о быстротечности жизни...

Бывало, безоблачным утром резвилась она среди цветов в Чжаоянских чертогах [634] , — увы, налетевший ветер развеял благоухание цветов; вечерами, славя красу луны, слагала она стихи во дворце Вечной Осени, Чанцюских покоях, но тучи скрыли луну [635] и сияние угасло... Некогда покоилась она на застланном парчой ложе, в высокой башне, в палатах, украшенных золотом и драгоценной яшмой, — а ныне жилищем ей стала келья, хижина, сплетенная из сучьев... Вчуже и то болит сердце, как помыслишь о ее горестной доле!

634

Чжаоянские чертоги — одна из частей дворцового комплекса ханьской столицы в Китае, где император встречался с женщинами из своего гарема.

635

...слагала стихи... в Чанцюских покоях... — Чанцюгун, дворец Вечной Осени, в котором жили императрицы, в эпоху Ханьской династии.

3. Государь-Инок в горах Оохара

Во 2-м году Бундзи задумал государь-инок Го-Сиракава проведать государыню Кэнрэймонъин, взглянуть, как живет она в Оохаре, удалившись от мира. Но во второй и третьей луне еще держатся холода, веют сильные ветры, еще не рассеялись тучи, висящие на горных вершинах, не растаяли льды в долинах... Но вот миновала весна, пришло лето, и вскоре после праздника храма Камо государь-инок еще затемно отправился в путь, в Оохару. Выезд совершался как бы украдкой, но все же государя сопровождала свита — шестеро вельмож (среди них — Дзиттэй, Канэмаса и Мититика), восемь придворных и немногочисленные стражники-самураи.

Августейший поезд продвигался по дороге, ведущей к горе Курама. По пути государь обозрел храм Фудараку, основанный Фукаябу из рода Киёхара [636] , где на склоне лет жил затворником сей прославленный стихотворец, а также руины дворца вдовствующей государыни Оно [637] . Здесь он покинул карету и дальше следовал в паланкине.

Четвертая луна была уже на исходе. Белые тучки, похожие на Цветущую сакуру, висели на дальних горных вершинах, хотя пора Цветения уже миновала и зеленые кроны деревьев, казалось, грустили об ушедшей весне... Сквозь густые травы, обступившие тропу, все дальше в горы уходила дорога. Здесь все было внове для августейшего взора, в такой глуши государь очутился впервые в жизни, далеко позади остались людские селения, и печаль невольно закралась в душу Го-Сиракавы.

636

...храм Фудараку, основанный Фукаябу из рода Киёхара... — Фудараку (санскр. Поталака) — название горы в Индии, где, согласно буддийским легендам, проповедовал бодхисатва Авалоки-тешвара (яп. Каннон); Фукаябу из рода Киёхары известен как поэт (нач. X в.).

637

...руины дворца вдовствующей государыни Оно. — Вдова императора Го-Рэйдзэя (1-я половина X в.), Ёсико Фудзивара, принявшая постриг и поселившаяся в местности Оно, именовалась по названию этой местности государыней Оно.