Повесть о двух кораблях

Он остро чувствовал, он разделял то негодование, которое горело в моряках, страстно переживающих страдания Родины. Он смотрел сквозь табачный дым на молодые, почти юношеские лица людей, так повзрослевших за месяцы войны.

— Нашими руками не загребут... — веско сказал Никитин. — Мы, товарищ капитан, и без их коробок любого врага побьем, как до сих пор били! — Он выглянул наружу, в полный кружащимся влажным снегом простор. — Опять снежный заряд! А у нас в Донбассе, поди, еще и снег не выпал. В эту пору в садочках еще яблоки собирали... зелень везде...

— Да, в последние годы чудесно зазеленел наш Донбасс! — мечтательно откликнулся Калугин.

— А вы разве сами с Донбасса, товарищ капитан? Земляки с вами? — повернул к нему Никитин просветлевшее лицо.

— Нет, я не донбассовец, но приходилось там бывать. На шахте «Стахановец», например, возле Макеевки.

— Да это же рядом с нами! — почти вскрикнул Никитин. — Я на макеевских домнах машинистом вагон-весов работал до флота.

Он смотрел на Калугина родственно улыбающимися глазами.

— Мне, товарищи, посчастливилось порядочно поездить по нашему Союзу, — сказал Калугин. — Я же газетчик, разъездной корреспондент, уже много лет. Вот вы, например, откуда, товарищ Зайцев? Я с Магнитогорска, — сказал Зайцев. — Мой батька — знатный строитель, каменщик. А родились мы в Егорьевске — может, слыхали...

— Как не слыхать, — улыбнулся ему Калугин. — Не только слыхал, но и был там. Там же наши знаменитые фабрики: льняная мануфактура. А в Магнитогорске я был перед пуском первой домны. Я и вашего отца, кажется, помню. Это его бригада поставила рекорд кладки огнеупора перед самым пуском?

— Точно, — сказал Зайцев сияя. — Я тогда еще мальцом в школу бегал. А потом на мартене работал и в тридцать пятом на флот ушел.

— Так теперь вы, пожалуй, не узнали бы Магнитку. Какие там новые цеха, как разросся социалистический город!.. А вы из Армении, товарищ Асвацетуров? — повернулся Калугин к сигнальщику, стоявшему рядом.

— Из Зангезура, товарищ капитан.

— В Зангезуре я не был. А вот в Ереване был и на озере Севан. На строительстве севанского каскада. Есть у нас там, товарищи, такое высокогорное озеро-море с самой синей в мире водой. Оно тысячелетиями бесплодно плескалось в горах, над голыми равнинами и безводными плоскогорьями, выжженными солнцем. А сейчас — по сталинскому плану — озеро Севан будет спускаться вниз, оросит все эти пространства, сделает их плодородными. И на этой же воде будут мощные электростанции работать — по сталинскому плану преобразования природы!

Как-то сам собой возник этот рассказ о наших могущественных стройках, о частичке того, что видел и описывал во время корреспондентских поездок. Сейчас эти воспоминания наполнялись каким-то особым, волнующим смыслом — в трудные дни Отечественной войны, на корабле, идущем в бой, в океан, за Полярным кругом.

И Родина, огромная, многонациональная, в радужном блеске свободного творческого труда возникла перед глазами моряков, и еще большую боевую ярость поднимала мысль, что враг рвется к этим богатствам, к этим плодам народного труда, топчет, оскверняет родную русскую землю...

Снаружи клочья тумана летели над бесконечной пустыней. Вновь бурая туча надвинулась с норда, обдала тяжелым, режущим лица снегом, и опять замерцал вокруг неяркий свет полярного утра.

Стоя у своего аппарата, Филиппов закрыл на мгновение слезящиеся от напряжения глаза. Уже давно «Громовой» уменьшил ход. С мостика был приказ; еще внимательней следить за горизонтом. Лейтенант Лужков, пройдя по торпедным аппаратам, объяснил, что корабль ходит в точке рандеву; уже давно должны бы быть в видимости английские корабли.

Смахивая снег с обледенелых чехлов, краснофлотец Тараскин сверкнул белозубой улыбкой.

— Очень здорово у вас в рифму получается, товарищ старшина! Год буду думать — не придумаю такой рифмы.

Филиппов промолчал. Конечно, приятно, что с тех пор как в радиогазете прозвучали его стихи, корабельные друзья с особой значительностью поглядывают на него, поздравляют с успехом. Еще приятнее, что стихи приняты во флотскую газету, будут напечатаны в одном из ближайших номеров, как сказал капитан Калугин. Но старшина знал: Тараскин ничего не любит говорить зря. И сейчас, верно, хвалит его не без задней мысли.

— «Душа моя сраженью будет рада!» В самую точку попали, товарищ старшина!

— Дипломатия из тебя, Александр, так и прет! — нахмурился Филиппов. — Ну, выкладывай, что у тебя на уме. Опять насчет рекомендации?

Тараскин заволновался, вскинул на Филиппова просительные глаза.

— Комсомольцев Сергеева и Мичурина приняли нынче постановлением партбюро. Если рекомендовать не можете, товарищ старшина, посодействовали бы как агитатор.

— Сказано вам: стаж у меня не вышел, не имею права рекомендовать. А имел бы право... — с подчеркнутым вниманием Филиппов всматривался в снеговые полосы на горизонте, — имел бы право, тоже еще подумал бы. Вам в политзанятиях подтянуться нужно. Ишь, ляпнули лейтенанту, что Гибралтар — столица Португалии. Нужно же придумать!

Тараскин был самым молодым на аппарате, по третьему году службы. Почти с отеческим упреком Филиппов глянул в его опухшее от ветра лицо. Но Тараскин не сдавался.

— Ну и ляпнул! В бой идем, а о такой малости вспоминать будем! Разрешите, товарищ старшина, я тогда у самого командира счастья попытаю. Он матросу не откажет. Вот выйдет из машины...

Только что, миновав люк котельного отделения, пройдя мимо аппарата, капитан-лейтенант спустился к турбинистам. Прошел туда, конечно, ненадолго, прямо с мостика, в своем меховом костюме...

В турбинном отделении тесные переходы ярко освещены белым блеском электроламп. Напряженным жаром пышут кожухи мощных турбин; этот жар убивает веющую от вентиляторов прохладу.

Несущим вахту здесь, глубоко под верхней палубой, впору бы скинуть спецовки, работать, оголившись до пояса.

Но скинуть спецовки нельзя: машинистов-турбинистов плотно обступили округлые жаркие кожухи, выключатели, телефоны, насосы, диски контрольных приборов. Во время качки может прижать к горячему кожуху, опалить обнаженное тело.

— Жарковато, други! — крикнул Глущенко, стоящий на уплотнении главных турбин, и холщевым рукавом вытер отлакированное потом лицо. — И на курорт ехать не нужно. Вылезешь наверх — север, к нам спустишься — на сто процентов юг!

Старшина Максаков молча смахнул пот с поросшего белокурой бородкой лица. Был занят собственными мыслями, зорко следя за циферблатами тахометров, за черными стрелками машинного телеграфа. Думал о том же, о чем в этом походе думал не один моряк «Громового».

Идет не обычный, а особо рискованный поход. По кораблю передавали: фашистский рейдер пиратствует в океане, уже потопил встречный норвежский транспорт. Начнется погоня за рейдером — каждый должен отдать все для победы. Вот время осуществить давнюю мечту!