Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2

К утру ветер стих и полил сильный дождь.

Пронесся слух, что в доме на Шестой линии рухнули некоторые хозяйственные постройки. «Вероятно, во время урагана все собрались вокруг Великого министра и остальные покои опустели, – подумал Тюдзё. – Усадьба так велика, так много крыш вздымается за ее оградой. Представляю себе, как безлюдно и одиноко теперь в Восточных покоях». Встревоженный, он поспешил вернуться, не дожидаясь рассвета.

Холодные струи дождя проникали внутрь кареты. Над головой нависало мрачное небо, а мысли юноши блуждали где-то далеко… Смутная тоска завладела его душой. «Что со мной'' – недоумевал он. – Неужели сердце мое снова лишилось покоя? Нет, это невозможно! Право, это граничит с безумием». Истерзанный подобными мыслями, он прошел в Восточные покои и, найдя их обитательницу совершенно изнемогшей от страха, принялся утешать ее, как мог.

Призвав слуг и распорядившись, чтобы они привели все в порядок, Тюдзё перешел в Южные покои, но там еще не поднимали решеток.

Прислонившись к перилам, юноша окинул взором сад: многие деревья были вырваны с корнем, на земле лежали сломанные ветки. О цветах нечего было и говорить – повсюду валялись куски коры, осколки черепицы, части развалившихся ширм, сломанные подставки для цветов… Вот первые робкие солнечные лучи осветили тревожно затихший сад, и на листьях заблистала роса. Взглянув на небо, затянутое унылым туманом, юноша почувствовал, что по щекам его потекли беспричинные слезы, и, украдкой смахнув их, покашлял, извещая о своем приходе.

– Вот и Тюдзё. Как рано, ведь еще совсем темно… – донесся до него голос министра. Госпожа, очевидно, что-то ответила, но ее голоса юноша не расслышал, только услыхал, как засмеялся министр.

– Никогда, даже в ранней юности, вы не знали, что такое расставание на рассвете. Но сегодня, к сожалению, вам придется это наконец узнать.

Юноша с любопытством прислушивался. Ответов госпожи он не слышал, но шутливо-ласковый тон министра позволял судить о том, сколь прочен был этот союз.

Скоро Гэндзи собственноручно поднял решетку, и юноша почтительно отошел в сторону.

– Что же, обрадовалась вчера госпожа Оомия?

– О да! В последнее время она плачет по любому поводу, и мне ее искренне жаль.

– Увы, старой госпоже недолго осталось жить в этом мире, – улыбнувшись, замечает министр. – Надеюсь, вы сумеете позаботиться о ней. В последнее время министр Двора явно пренебрегает ею, и это не может не удручать ее. Министр всегда отличался решительностью и твердостью нрава, но я давно заметил, что выполнение своего сыновнего долга он склонен сводить к чисто внешней почтительности, которой, очевидно, пытается возместить недостаток подлинных чувств. Вместе с тем нельзя не признать его многочисленные достоинства. Он обнаруживает необыкновенные дарования, и боюсь, что наш жалкий век, приближающийся к концу, недостоин его великой учености. Можно сердиться на него, но следует помнить, что он куда совершеннее многих. Какой страшный ураган! Надеюсь, что о Государыне-супруге есть кому позаботиться? – И он вручает юноше письмо.

«Не испугал ли Вас шум ветра сегодня ночью? Разыгралась такая буря, что я почувствовал недомогание, от которого до сих пор не оправился. Потому-то я и позволил себя остаться в своих покоях». – Вот что было там написано.

Спустившись с галереи, Тюдзё направился к юго-западной части усадьбы и, пройдя через дверь на срединной галерее, вошел в покои Государыни.

В слабом свете занимавшегося утра изящная фигура юноши казалась особенно прекрасной. Остановившись у южной стены Восточного флигеля, он окинул взглядом покои. Две решетки оказались поднятыми, а поскольку еще только начинало светать, занавеси были подобраны кверху и в проемах виднелись фигуры сидящих дам.

Несколько молодых прислужниц вышли на галерею и стояли там, прислонившись к перилам. Неясный сумеречный свет сообщал особое очарование их фигурам, облаченным в разноцветные домашние платья хотя кто знает, что бы сказал юноша, увидев их вблизи.

Государыня изволила послать девочек-служанок в сад, велев им напоить росой сидящих в корзиночках цикад. Девочки были одеты в платья осенних тонов: бледно-лиловые, алые, темн. – и светло-пурпурные – и желто-зеленые кадзами. Небольшими стайками сновали они по саду с разноцветными корзиночками в руках, подбирали сломанные безжалостным ветром гвоздики и подносили их госпоже. Нельзя было оторвать глаз от их прелестных фигурок, мелькавших в утреннем тумане.

Ветер, дующий со стороны покоев, был напоен чудесным ароматом. «Неужели здесь даже астры-сион благоухают? Уж не оттого ли, что Государыня коснулась их рукавом?» – подумал юноша, и сердце его затрепетало. Не желая смущать прислуживающих госпоже дам, он тихонько покашлял, дабы оповестить о своем присутствии, и двинулся по направлению к дому. Прислужницы, не выказывая, впрочем, особого смущения, поспешили скрыться. Они привыкли к Тюдзё и не сторонились его, ведь, когда их госпожу отдали во Дворец, он был совсем еще ребенком и часто наведывался в ее покои. Передав Государыне послание министра, юноша задержался, чтобы поболтать с дамами, среди которых заметил своих давних приятельниц: госпожу Сайсё, госпожу Найси и других.

В покоях Государыни каждая мелочь носила на себе отпечаток тонкого вкуса, сразу было видно, что здесь живет высокая особа, и от невольно нахлынувших воспоминаний сердце юноши томительно сжалось.

Между тем в Южных покоях уже подняли решетки, и министр с супругой взирали на цветы, которых судьба так тревожила их прошлой ночью. Увы, где их былая красота7 Поблекшие и смятые, лежали они на земле. Остановившись у лестницы, Тюдзё передал министру ответ Государыни.

«Я чувствовала себя такой беспомощной прошлой ночью и так ждала, что Вы придете и защитите меня от ветра… И вот, только теперь утешилось мое сердце…»

– Так, Государыня всегда была слишком робкой. В такую ночь остаться с одними прислужницами… Разумеется, ее обидело мое невнимание.

И министр решил отправиться к ней немедля. Когда он поднимал занавеси, чтобы пройти во внутренние покои и переодеться там в носи, Тюдзё успел заметить, что из-за стоящего неподалеку невысокого занавеса выглядывают концы рукавов. «Это госпожа!» – подумал он, и сердце его так громко забилось, что он смутился и поспешил отвести глаза в сторону.

– Как хорош наш Тюдзё в этот утренний час! – устраиваясь перед зеркалом, сказал госпоже министр. – Совсем дитя, а взгляните, с каким достоинством держится Впрочем, вполне вероятно, что я просто «блуждаю во мраке» (3).

Его собственное лицо – в чем он имел возможность еще раз убедиться – было все так же прекрасно и казалось неподвластным времени. Озабоченно разглядывая себя в зеркале, министр сказал:

– Встречаясь с Государыней, я неизменно ощущаю ее превосходство. Сразу и не поймешь, что именно сообщает ей такую удивительную утонченность, но в каждом ее движении столько благородства, что невольно лишаешься покоя, осознав собственную ничтожность. Причем необычайная кротость и женственность соединяются в ней с редкой твердостью духа.

Совсем уже собравшись уходить, министр вдруг обратил внимание на сидящего на галерее Тюдзё, который так глубоко задумался, что даже не заметил его. Будучи человеком проницательным, министр скорее всего догадался… Немедленно вернувшись, он сказал госпоже:

– Не мог ли Тюдзё увидеть вас во время вчерашнего переполоха? Ведь дверь была открыта…

Госпожа, покраснев, отвечала:

– Не думаю. Во всяком случае мы не слышали, чтобы кто-то проходил по галерее…

– И все-таки странно… – пробормотал министр и вышел.