Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3
Шрифт:
Подумав, что рассказ об увиденном некогда сне может заинтересовать и Гэндзи, госпожа Акаси говорит:
– У отца весьма дурной почерк, знаки напоминают индийские письмена, но мне кажется, в его письме есть нечто, достойное вашего внимания. Расставаясь с ним, я думала, что со старой жизнью покончено, но, увы, она продолжает напоминать о себе.
Слезы, струившиеся по ее щекам, отнюдь не умаляли ее привлекательности.
– Прекрасный почерк,– говорит Гэндзи, взяв письмо.– Трудно поверить, что писал человек, достигший столь почтенного возраста. Да, его удивительная одаренность видна во всем, даже в почерке. Право, вашему отцу недоставало единственно умения устраивать свои житейские дела. Я слышал, что один из его предков, министр, был человеком многоталантливым, чрезвычайно преданным двору. Говорят, он допустил какую-то оплошность, которая и сказалась столь губительно на судьбе его потомков. И все же нельзя сказать, что былое величие рода безвозвратно
Растроганный, Гэндзи отирает слезы, но в следующий миг его внимание привлекает то место письма, где говорится о чудесном сне. Люди всегда считали старика из Акаси вздорным, непомерно о себе возомнившим честолюбцем. Гэндзи и сам склонен был упрекать себя за то, что, поддавшись мгновенной слабости… Только рождение дочери заставило его осознать, что союз с госпожой Акаси был далеко не случаен. Впрочем, и тогда недоступное взору грядущее представлялось ему весьма туманным и по-прежнему внушало тревогу. Теперь он понял, почему Вступивший на Путь так упорно стремился породниться с ним. Да и сам он разве не для того попал в немилость и страдал в изгнании, чтобы появилась на свет его дочь?
Пожелав узнать, о чем просил богов Вступивший на Путь и какие дал обеты, Гэндзи почтительно извлек из шкатулки свитки.
– Мне есть что к этому добавить,– говорит он миясудокоро.– Очень скоро мы вернемся к сегодняшнему разговору. Теперь вам известно ваше прошлое. Надеюсь, это не повредит вашим отношениям с госпожой Весенних покоев. Иногда случайная ласка или слово участия со стороны чужого человека значат гораздо больше, чем естественная преданность того, с кем ты связан нерасторжимыми узами крови. А госпожа не изменилась к вам и теперь, когда возле вас неотлучно находится ваша мать, напротив, она опекает вас с еще большей нежностью! Почему-то люди всегда были склонны восхищаться прозорливостью пасынков и падчериц, которые, принимая заботы своих мачех, не упускают случая подметить: «А, это она только с виду такая добрая». Не лучше ли, когда дитя обманывается в истинном отношении к нему мачехи и, не замечая ее неприязни, простодушно льнет к ней? Ведь тогда и она может в конце концов искренне полюбить его и станет горько раскаиваться в прежнем своем недоброжелательстве: «И как я только могла?..»
Разумеется, между людьми могут возникать разногласия, но чаще всего, если они не виноваты друг перед другом, прийти к взаимному соглашению не так уж и мудрено. Я не говорю о тех случаях, когда речь идет о вражде, корнями уходящей в предыдущие рождения. Все знают, как трудно сойтись с человеком, который, особенных на то оснований не имея, резок и нетерпим в отношениях с окружающими, неприветлив и неуживчив. Такому никто не станет сочувствовать. Не так уж и велик мой жизненный опыт, но, наблюдая за разными по складу и душевным качествам людьми, я не мог не заметить, что у каждого есть свои достоинства. Каждый в чем-то превосходит другого, и нелегко найти человека совершенно никчемного. Однако столь же нелегко отыскать и такого, которому можно было бы довериться безоговорочно и сделать его своей опорой в жизни. Если говорить о женщинах, то до сих пор я знал только одну такую – это госпожа Весенних покоев, чьи достоинства поистине неисчерпаемы. Если уж кто добр и надежен, так это она. А ведь порой даже самые высокие особы оказываются весьма несовершенными, не заслуживающими доверия.
Можно было только догадываться, кого именно Гэндзи имеет в виду.
– Но вы-то, несомненно, успели проникнуть в душу вещей,– обращается он к госпоже Акаси,– и станете в согласии и дружеской близости с госпожой Весенних покоев заботиться о нашей нёго.
– О, вы могли бы и не говорить мне этого,– отвечает она.– Я и сама не устаю превозносить редкостную доброту госпожи. Другая на ее месте постаралась бы уничтожить меня презрением и, уж во всяком случае, не стала бы сообщаться со мной. Она же неизменно добра ко мне, пожалуй, даже слишком. Боюсь, что я этого не заслуживаю. Мне стыдно за себя, ибо я понимаю, что для всех было бы лучше, когда б столь ничтожная особа пораньше распростилась с миром. Право же, только благодаря попечениям госпожи удается скрыть отсутствие во мне каких-либо достоинств.
– Не думаю, что можно говорить об особом расположении госпожи к вам лично,– возражает Гэндзи.– Просто она не могла сама постоянно быть рядом с нёго, а оставлять ее без присмотра не хотела, вот и решилась поручить ее вашим заботам. Вы же скромны и не пытаетесь настаивать на своих особых правах, потому и разногласий никаких меж вами не возникает, чему я искренне рад. Кому приятен человек, привыкший считаться лишь со своими прихотями и не желающий понимать самых простых вещей? Вы же обе безупречны, и я за вас спокоен.
«Как хорошо, что я всегда старалась держаться в тени»,– подумала госпожа Акаси.
Скоро Гэндзи ушел, пожелав навестить госпожу Мурасаки.
«Его к ней привязанность
умножается с каждым днем,– думала госпожа Акаси, оставшись одна.– И стоит ли этому удивляться? Госпожа Весенних покоев истинно не имеет себе равных, достоинства ее неисчерпаемы. Право, может ли быть союз прекраснее? Что касается Третьей принцессы, то вряд ли кто-то другой сумел бы окружить ее большими заботами, но, увы, заботясь о ней, господин лишь отдает дань приличиям. Боюсь, что он даже навещает ее не слишком часто, пренебрегая ее высоким званием. Принцесса и госпожа Весенних покоев принадлежат к одному и тому же роду, только принцесса выше рангом. Что ж, тем большую жалость она вызывает…»И госпожа Акаси благословляла собственную судьбу, столь высоко ее вознесшую. Очень часто даже самые знатные особы имеют основания быть недовольными своей участью. Так вправе ли роптать она, и не мечтавшая… Лишь думая об отце, влачащем дни где-то в затерянной среди горных отрогов бедной хижине, она печалилась и вздыхала.
Старая же монахиня, уповая на семена, посеянные в саду земли Блаженства [30] , предавалась размышлениям о грядущем мире.
Господин Удайсё, взволнованный присутствием в доме на Шестой линии Третьей принцессы, к которой некогда устремлялись его думы, старался использовать любую возможность, дабы наведаться в ее покои. Виденного же и слышанного там оказалось более чем достаточно, чтобы понять – достоинства принцессы исчерпывались юностью и мягкосердечием. Окружив ее невиданной, заслуживающей изумленного внимания потомков роскошью, Гэндзи вел себя с безукоризненной почтительностью, но не более.
30
…уповая на семена, посеянные в саду земли Блаженства… – т. е. уповая на то, что ее служение Будде будет вознаграждено и в новом рождении она попадет в Чистую землю (буддийский рай).
Судя по всему, принцесса была довольно заурядным существом, лишенным подлинной утонченности. Среди ее прислужниц недоставало взрослых дам, умудренных жизненным опытом, зато юных девиц, бойких и легкомысленных, оказалось предостаточно, и в покоях ее неизменно царило оживление. Возможно, в окружении принцессы и были женщины тихие, кроткие, но такие склонны хоронить свои чувства на дне души, к тому же, находясь в обществе людей веселых и беззаботных, они, как правило, подчиняются им и участвуют в общих увеселениях, даже если и есть у них тайные печали. Гэндзи с неодобрением смотрел на прислуживающих в покоях принцессы девочек, которые с утра до вечера самозабвенно предавались веселым играм и забавам, но, будучи человеком великодушным, не обращал на них особого внимания – пусть резвятся сколько душе угодно – и никогда не бранил их. Воспитанием же самой принцессы Гэндзи отнюдь не пренебрегал и сумел до некоторой степени образовать ее ум и сердце. «Да, в мире трудно найти женщину, совершенную во всех отношениях,– думал Удайсё.– Я, во всяком случае, не могу назвать никого, кроме госпожи Весенних покоев. Обладая пленительной наружностью и благородными качествами души, она ни разу за все эти долгие годы не дала повода к молве о себе. Она добра и ровна со всеми, никого не стремится унизить, при этом держится с величайшим достоинством, утонченности же ее позавидует всякий».
Судя по всему, Удайсё до сих пор не мог забыть чудесное видение, однажды явившееся его взору. Нельзя сказать, что он охладел к супруге, нет, его чувства к ней не переменились, но, к сожалению, она оказалась довольно заурядной особой, и общение с ней не приносило ему желанного удовлетворения. К тому же теперь она всегда была рядом и уже не так волновала его сердце. Обитательницы же дома на Шестой линии были – каждая по-своему – так прекрасны, что мысли его то и дело обращались к ним. А Третья принцесса… Она была выше остальных по званию и вместе с тем явно не сумела снискать расположения Гэндзи. Удайсё довольно быстро заметил, что тот не испытывает к принцессе глубокого чувства, и единственно забота о приличиях… Нельзя сказать, чтобы его самого так уж влекло к ней, но все же, если бы представился случай получше ее разглядеть…
Уэмон-но ками часто наведывался во дворец Судзаку и, будучи там своим человеком, хорошо знал, как любил Государь Третью принцессу. Когда в мире заговорили о том, что он ищет для нее надежного супруга, Уэмон-но ками поспешил предложить свои услуги и имел основания полагать, что его искательство не будет безоговорочно отвергнуто. Тем большим ударом явилось для него решение Государя отдать дочь другому. Не забыв обиды, Уэмон-но ками до сих пор беспрестанно помышлял о принцессе. Кое-какие сведения о ней он получал от ее прислужниц, с коими вошел в сношения еще в прежние времена, но мог ли он довольствоваться столь слабым утешением? В мире уже поговаривали о том, что Третьей принцессе оказалось не по силам соперничать с госпожой Весенних покоев, и Уэмон-но ками не упускал случая попенять кормилице принцессы, даме по прозванию Кодзидзю: