Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари)

Весьма убедительно рассказывал он ей о тоске, поселившейся с некоторого времени в его душе, но, увидев его рядом, девушка окончательно лишилась дара речи. «Увы, безнадежна…» - вздохнул Гэндзи.

– Сколько же раз Отступался я, побежденный Молчаньем твоим. Приходил же, влекомый надеждой, - Ведь ты не сказала: «Молчи».

Скажите же прямо, а то словно концы одного шнурка (49), что может быть тягостнее?
– сетует он.

Тут молочная сестра госпожи, весьма бойкая особа по прозвании Дзидзю, не снеся столь неуместного молчания, произносит, приблизившись

– Не желаю, о нет, Колокольчика звоном внезапным [7] Прервать твои речи. И все ж - почему, не знаю - Ответить не в силах сама…

Услыхав совсем еще юный, лишенный всякой значительности голос, Гэндзи, не подозревая, что имеет дело с посредницей, невольно дивится: «Не слишком ли она развязна для особы столь высокого звания?» Но тем не менее спешит заметить:

7

Колокольчика звоном внезапным…– образ не совсем ясен и вызывает разные толкования. Многие комментаторы склоняются к мысли, что речь идет о колокольчике, которым подают сигнал к окончанию Восьмичастных чтений (сидзима-но канэ), т.е. считают, что в стихотворении говорится о нежелании прекращать беседу (т.е. разрывать отношения)

– Столь редкостная удача выпала на мою долю, что теперь уже я не в силах вымолвить ни слова…

Мне известно давно, Что молчанье бывает дороже Самых пылких речей. Но твое молчанье упорное Отзывается болью в сердце.

И он продолжает говорить - о всяких пустяках, о том о сем, то шутя, то серьезно, но, увы, напрасно!

«Как это понимать? Неужели она так отлична от других женщин и наружностью, и образом мыслей своих?» - Рассердившись, Гэндзи решительно раздвигает перегородки и проходит во внутренние покои.

«Что же это? Совершенно усыпив мою бдительность…» - негодует Таю. Однако же, как ни жаль ей госпожу, она предпочитает удалиться к себе, сделав вид, будто и не ведает ни о чем. А молодые прислужницы, готовые все простить тому, чья несравненная красота окружена такой славой в мире, не решаются даже сетовать громко. Их беспокоит одно - что внезапное вторжение застало госпожу врасплох. Сама же госпожа, не испытывая ничего, кроме мучительной растерянности, вот-вот лишится чувств от стыда и страха.

«Именно такие женщины и стали теперь любезны моему сердцу. Воспитанные в строгости, не тронутые влиянием света…» - думал Гэндзи, стараясь быть снисходительным. Но вряд ли от его внимания укрылись некоторые досадные странности ее натуры. Да и чем она могла привлечь его?

Тяжело вздыхая, Гэндзи покинул их дом задолго до рассвета. Таю лежала без сна, прислушиваясь. «Чем же все кончилось?» - волновалась она, но, рассудив, что благоразумнее не вмешиваться, сделала вид, будто ничего не замечает, и даже не окликнула Гэндзи обычным: «Позвольте проводить!» Впрочем, он и сам старался никому не попадаться на глаза.

Вернувшись в дом на Второй линии, Гэндзи лег, продолжая размышлять о том, сколь далек от совершенства наш мир. Не мог он не беспокоиться и о дочери принца Хитати, ибо пренебрегать особой такого звания было недопустимо. Так лежал он, погруженный в мучительные раздумья, когда пришел к нему То-но тюдзё.

– До сих пор изволишь почивать? Уж наверное, не без причины. И Гэндзи, поднявшись, отвечает:

– О да, разнежился на привольно одиноком ложе. Ты из Дворца?

– Совершенно верно, оттуда. Вчера вечером мне сообщили, что сегодня должны быть выбраны музыканты и танцоры для церемонии Высочайшего посещения дворца Судзаку. Я приехал, дабы известить о том министра, а потом сразу же вернусь во Дворец.

По-видимому, он очень спешил.

– Коли так, и я с тобой, - говорит Гэндзи и, повелев принести утренний рис, угощается сам и потчует гостя, после чего, хотя у ворот стояли наготове обе кареты, они сели вместе в одну и отправились во Дворец. Причем по дороге То-но тюдзё продолжал уличать Гэндзи в чрезмерной сонливости и упрекать за скрытность.

В тот день во Дворце шли поспешные приготовления к церемонии, и Гэндзи совершенно не имел досуга. Иногда он с раскаянием вспоминал, что не отправил дочери принца Хитати положенного письма, но только поздно вечером ему удалось наконец его написать.

Пошел дождь, однако Гэндзи не испытывал ни малейшего желания снова «пережидать его» в доме принца - видно, ему довольно было и одного раза.

Давно уже миновало время, когда можно было ждать письма, и Таю, кляня себя, жалела госпожу. Сама же девушка, до крайности смущенная происшедшим, даже не понимала, сколь оскорбительна подобная задержка обычного утреннего послания.

В письме же было написано вот что:

«Вечерний туман Все завесил вокруг, и напрасно Я просвета искал. А теперь этот дождь - все сильнее Сжимает сердце тоска…

Охваченный нетерпением, жду, когда тучи наконец разойдутся…» Уязвленные явным нежеланием Гэндзи приезжать к ним сегодня, дамы тем не менее старались уговорить госпожу написать ответ, но все чувства ее были в таком смятении, что она оказалась неспособной сочинить даже самого простого послания и, только вняв настояниям Дзидзю - «Медлить нельзя, скоро совсем стемнеет», - заставила себя написать следующее:

«Подумай о том, С каким нетерпением жду я Темной ночью луны. Пусть в сердце твоем это небо Пробуждает иные чувства…»

Когда-то лиловая бумага пожелтела от старости и казалась удивительно старомодной. Знаки, начертанные весьма уверенной рукой, были выдержаны в старинном стиле [8] , а строчки равны по длине - словом, ничего достойного внимания в письме не было, и Гэндзи сразу же отложил его.

«Интересно, что она подумала обо мне?
– тревожился он.
– Вот, оказывается, что это такое - запоздалое раскаяние. И все же что мне делать? Придется, видно, запастись терпением и заботиться о ней до конца своих дней», - решил наконец Гэндзи, но, не подозревая об этом, девушка предавалась печали.

8

…в старинном стиле…– имеется в виду стиль известных каллиграфов середины периода Хэйан - Оно-но Тофу (или Оно-но Митикадзэ, 894- 966) и Фудзивара Сукэмаса (944-998). Новым в конце X - начале XI в. считался стиль Фудзивара Юкинари (972-1027). Оно-но Тофу и Фудзивара Сукэмаса не использовали в своих произведениях японской слоговой азбуки «кана», в то время как Фудзивара Юкинари достиг совершенства именно в письме «каной», которая во времена Мурасаки, сопровождая распространение японских национальных поэтических форм, завоевала большую популярность не только среди женщин, но и среди мужчин

С наступлением ночи Левый министр покинул Дворец, и Гэндзи поехал с ним.

В последнее время в доме министра было особенно шумно. Там собирались юноши из благороднейших столичных семейств и, предвкушая удовольствия, связанные с церемонией Высочайшего посещения, коротали дни в оживленных беседах, совершенствовались в разнообразнейших танцах. С утра до вечера в доме звучала громкая музыка, юноши выбивались из сил, стараясь затмить друг друга… Право, во время обычных музицирований такого не бывает. Звонко пели большие флейты «хитирики», им вторили флейты «сякухати» [9] , юноши подкатили к перилам даже большой барабан «тайко» [10] и сами били в него.

9

Флейта «сякухати»– национальный японский духовой инструмент, напоминающий кларнет. Завезен в Японию из Китая. До конца X в. широко использовался в музыке «гагаку»

10

Большой барабан «тайко»– наиболее распространенный в древней Японии тип барабана. Корпус у него был из дерева или меди, с двух сторон (или с одной) его обтягивали кожей. Ставился он на подставку, так что с боков оказывались обтянутые кожей плоскости. Били в него палочками