Повесть о плуте и монахе

– Больно полюбился ты мне, ангелок мой, свели с ума твои глаза! Налила я тебе винца приворотного, посыпала кушанья любовной приправой, будешь крепко меня любить в эту ночку. Обними же скорее – хочется мне жаркой твоей ласки, такую ласку может дать только молодость. Хочется твоего поцелуя – чую, что пожар будет от губ твоих! Впору нам с тобою миловаться на перинах!

Монах, перекрестившись, сказал:

– Впору звонить в колокола! Впору криком кричать о грехе! Где ты, Русь Святая, коли уже пробрался Рогатый в саму обитель и скалится надо мной? Горе! Горе! Угрожала отвергнутая игуменья:

– Позову сестер, укажу на тебя как на великого прелюбодея.

Монах отвечал:

– Господь знает правду, а более мне ничего не надобно.

Заскрежетала она зубами:

– Впервой вижу убогого, отказавшегося от вина да от моей ласки! Не то братия из ближнего монастыря. Те, молодцы, добры на вино и ласки.

Монах твердил:

– Горе! Горе!

И, подхватив суму, поспешил к монастырским воротам. Когда же пробегал мимо других келий, слышал не шепот молитвенный, а страстные вздохи – ходили по ночам к монашкам монахи ближнего монастыря.

Принялся он колотить в ворота. Инокиня, выпуская его, вздохнула:

– Убегаешь от вкусной похлебки, от горячих печей. Отчего задумал покинуть наш беспечальный монастырь?

– Узнал я ваши похлебки и печи, – ответил монах. – А в месте этом давно поселился нечистый, давно уже обитается между вами.

– Отчего же мы его не видели? – засмеялась тогда инокиня.

– Оттого, что надел он монашью одежду, прикрылся кротостью и благочестием.

– Ой, мне бы, монашек, его разглядеть! Сколько живу здесь, ни разу не зрела Рогатого! – всплеснула руками монахиня.

– Каждый день встречаешь его, сестрица, ему кланяешься, у него спрашиваешь благочестивых советов! Вот и к заутрене нынче выйдет во всем облачении!

8

Добравшись до мужского монастыря, не стал входить в него, а сел возле ворот и не сдвинулся с места. Когда остановились возле богомольцы и спросили:

– Отчего ты, Божий человек, сидишь здесь и не ступаешь к братии в храм обогреться? – ответил:

– Не вижу я храма, а вижу пустыню, где более нет Его!

Богомольцы удивились:

– Что ты говоришь такое? Горят в храме свечи, и идет богослужение, возносят хвалу Христу. Где, как не в монастыре, быть Ему?

Монах утверждал:

– Есть вой ветра в пустыне, есть смех Рогатого!

Богомольцы поспешили к игумену. И вот сам игумен вышел к воротам:

– Не ты ли несешь ересь, смущая паству?

Да еще возле наших стен, на виду у храма Господня?

Монах твердил:

– Нет здесь монастырских стен, не вижу и храма!

– Ты слепой? – спрашивал игумен. Гневно ответил сидящий:

– Не слепые ли меня спрашивают о том? Откуда же видеть вам самим, зряч человек или нет?

9

А царский сын все скучал возле дворцовых окон.

Желая отвлечь царевича, приказал отец-государь привести во дворец лучших певцов. Распевали наследнику в залах духовные хоры, служили священники, вымаливая у Бога прощения царскому сыну. Возносились песни к самому небу – невозможно было ими не заслушаться. Царевич же сидел грустный.

Упрекнул его государь:

– Дворец твой – несказанной красоты, нет ни у кого из смертных такого дворца. Для твоего увеселения собрал я лучших духовных певцов – ты же им не радуешься, не наслаждаешься божественными голосами.

– Отец мой, – отвечал царевич. – Все бы я отдал за то, чтобы не видеть потолки да стены. Не слышать бы мне ангельские хоры, а наслаждаться тишиной полей да шепотом ветра. Тошно от приносимых лакомств – хочется черного хлебца, подогретого на угольях. Хлебнул бы я и вина, которое пьют простолюдины, поглядел бы на крестьянские пляски… Ах, ничего мне не нужно более. Ходит счастье мимо меня с простой свирелькой – оно за холмами, за лесами. И плакал.

Глава VI

1

Долго ли, коротко, выпустили плута из тюрьмы. Унося себя прочь от страшного места, Алешка воскликнул:

– Не нашел я Веселии! Поспешу-ка тогда к матушке с батюшкой. Вовсе забыл я о родителях! То-то славно жить с ними. Кормила, поила меня вдоволь матушка. Суров был батюшка, однако, доброе у него сердце!

Готовый на крыльях лететь к отчему дому, пустил в дело молодые ноги. Так по пути приговаривал, сделавшись провидцем:

– Вижу матушку. Вот, как прежде, в подпол полезла на сыновье возвращение, ставит на стол огурчики да нарезает лучка, да подкладывает капустки – такой нежной, хрупкой, что текут мои слюнки!

И еще более припускал:

– Парит, жарит в печи куреночка – много у нас кур во дворе, бывало, хаживало. Чувствую, как хрустят уже на моих зубах нежные косточки. А баранина с подливой, а свиные потроха и перченое сало? Поистине, соскучал я по дому!

2

По всем городам, деревням в то время стоял плач. Плут же твердил:

– Не слезу более со своей печи.

И, вспоминая вареники да блины с маслом, да студень с хреном и борщи, и приправы, подгонял сам себя.

Навстречу ему, поднимая пыль, двигались уже полки и надрывались запевалы, ехали на конях офицеры. Удивился Алешка:

– Что случилось, православные? Куда спешите, маршируете?

Отвечали ему из солдатских рядов:

– А то не знаешь – началась война с Германией!

И зазывали:

– Что, паря, не поменять ли тебе драную рубаху на ладную шинель, не махнуть ли стоптанные чувалы на добрые солдатские сапоги? Угостим тебя и пшенной кашей – что-то ты, видно, исхудал!

Плут, отшатнувшись, ответил надсмешникам:

– Легче бегать зимой в чем мать родила, чем примеривать ваши подарочки. Легче питаться травой придорожной, чем хлебать из котелка солдатскую кашу. Чур меня и от песен ваших, и от веселья!

И смеялись солдатики:

– А как же Вера, Царь и Отечество? Он им ответил:

– Воля – вот мой Царь! Щи со сметаной – вот моя Вера! Отечество мне есть лежанка!

Солдаты кричали ему из рядов:

– Ну-ка словим тебя да с собой возьмем удобрять германские поля.

И хохотали:

– Мало выйдет из него навозу! Сделали вид, что собираются поймать – прикрикнул на них строгий унтер. Обратившись же к парню, молвил:

– Всякому грибку свой черед. Погоди, соберу колосовики, придет время и грибков осенних!