Повесть о Предславе

– Тебе, Позвизд, даю воеводою Синька Борича, тебе, Борис, – Никифора, тебе, Глеб, – Ратибора. На том слово моё крепко.

«Прав, прав батюшка-то был! – со злостью подумал Фёдор. – При Владимире ентом не вылезешь наперёд! Что ж делать? Или… с Володарем снестись? Но где его ныне сыщешь? А может, он уж и голову сложил на просторах ковыльных? Может, кости его во степи белеют где-нибудь? Давно вестей от него несть».

С мрачными тяжёлыми мыслями покинул Ивещей палату.

Меж тем на гульбище юный Позвизд прощался с Предславою. С восхищением смотрел княжич на сестру. В писаную красавицу превратилась дочь Рогнеды. Лицо белое, со слегка розоватыми щёчками-ямочками, в глазах – сероватая небесная голубизна, брови тонкие, соболиные, носик прямой и твёрдый, светло-русые волосы пробиваются из-под красочного повоя. В ушах переливаются серьги с синими самоцветами – с ними Предслава теперь никогда не расстаётся.

Грустно княжне, ком подкатывает к горлу, тяжело разлучаться ей с любимым братом. С гульбища[118], держась за руки, они спустились в сад, встали под вишнею, где когда-то детьми лакомились вкусными спелыми ягодами. Долго молчали, вздыхали, вспоминали былое. Кончалась для обоих беспечная беззаботная пора детства. Наступала взрослая жизнь, жестокий безжалостный мир втискивал их в свои цепкие объятия. Оба понимали: невесть когда теперь смогут они увидеться.

– Вот, сестра, ты, может, замуж вскоре выйдешь, а там и я оженюсь. Чада народятся, – говорил Позвизд. – Навещать друг дружку станем.

– Ты верно молвишь. Мы… мы забывать не должны, – тихо сказала Предслава. – Куда бы нас судьбинушка ни разбросала… Давай грамотки будем слать на бересте один другому, да и…Помни, брате, николи не забывай: еже какая напасть, беда, в доме моём завсегда приют сыщешь.

– И я тебе то же обещаю.

Брат и сестра обнялись. Ещё долго стояли они под вишнями. Слабое осеннее солнце освещало их молодые, красивые, исполненные грусти лица.

Явилась в сад Мстислава в чёрной одежде, в низко надвинутом на чело убрусе. За нею следом павой выступала вся разодетая в дорогой ромейский бархат статная молодая Любава, дочь воеводы Волчьего Хвоста.

– Чего енто вы тута, братец с сестричкою, уединились? – с издёвкой в голосе хрипло спросила Мстислава. – Яко жених и невеста.

– Позвизду заутре в путь. В Луцк его батюшка посылает, – холодно и просто ответила Предслава.

Она с жалостью посмотрела на всё изрытое оспинами, усеянное бородавками лицо сестры и тихо вздохнула.

«Господи, помоги ей! – обратилась мыслию к Богу Предслава. – Дай ей жениха доброго! А то тако ить и просидит в девицах. Ей бы матерью, женою справною быти, а она токмо за спинами чужими шушукается. И в подружки выбрала такую же насмешницу и злословицу. Помоги, Господи! Несчастна еси!»

– А мы-то идём да думаем: с кем ето тамо наша красавица под деревами! – смеясь, промолвила Хвостовна, пристально рассматривающая серебряную гривну на шее у Позвизда.

– В худом покуда не замечена! – резко ответила ей Предслава. – Повода для насмешек твоих, дщерь боярска, не вижу.

Хвостовна обиженно повела курносым носом и смолчала. Мстислава, зло скривив губы, хрипло, с издёвкой проговорила:

– Тебе уж, верно, Предславушка, жениха доброго отец подыскивает. Бают, послов рассылает по разным странам. Прынца те ищут, не иначе.

Хвостовна зло фыркнула при слове «прынц».

– О том не ведаю! – вздёрнув голову, так же холодно ответила сестре Предслава.

– Гордячка! – проворчала Мстислава. Усмехнувшись, она пошла прочь, увлекая за собой Хвостовну.

– От таких вот подале держись, сестра, – сказал, глядя на удаляющихся девушек, Позвизд. – Одно токмо зло от них исходит. Не имеют Бога в сердце.

– Зря ты так, братец! – с жаром возразила ему Предслава. – Мстислава – она добрая. Она очень добрая. Просто… некрасивая она… Вот и завидует чужой красоте. А Хвостовна… Да глупа еси!

– Это ты добрая, сестрица, – улыбнулся Позвизд. – Коварства людского, насмешек не приемлешь и не примечаешь. Но, может, и верно ты сказала. Давай же прощаться будем. Пойдём за ограду, на Подол, а там ко Днепру. Да, а Майя где, не ведаешь ли?

– Да, говорят, в Берестове ныне. Отец её там служит конюхом. А ещё, баяла она, жениха ей сыскали. Мельник какой-то, из Заруба.

– Вот так всех нас жизнь разбросала. Свидимся ли, невесть. – Позвизд задумчиво потупил взор.

– Ты верь, братец. Непременно свидимся. Ты на Господа полагайся. Его защита в любом деле – самая надёжная.

Брат и сестра спустились с горы к днепровскому брегу. Было пасмурно, могучий Днепр клокотал и ярился под порывами ветра. Жухлые невесомые листья кружились во влажном осеннем воздухе. Накрапывал мелкий дождик.

Они долго стояли, прижимались друг к другу, смотрели в заречную даль. Чувствовали оба подспудно: непросто будет им в жизни. И чуяли также сердцем подступающее лихолетье. Почему-то Предславе вдруг вспомнились страшные, тёмные как ночь глаза Володаря.

Рано утром Позвизд отправился в Луцк. Провожали его в путь отец, ближние бояре и три сестры – Предслава, Мстислава и совсем крохотная Анастасия. Мачеха, княгиня Анна, тяжко болела и в последние дни не вставала с постели.

«А ведь отец совсем стар, – с внезапной тревогой подумал Позвизд, когда родитель прижимал его к себе и княжич обратил внимание на его седину и густую сеть морщин на лице. – Странно, доселе как будто и не замечал этого!»

Князь Владимир прослезился, затем хлопнул сына по плечу, проговорил строго:

– Честь нашу родовую береги, не посрами седых волос моих.

С тем напутствием Позвизд и тронулся в путь. Следом за ним выехал отряд дружинников во главе с опытным боярином Синьком Боричем. Княжич смотрел вперёд, на дорогу, а видел перед глазами розовые стены Десятинной церкви и отцовы морщины. Непрошеная слеза катилась по щеке тоненькой струйкой.

Глава 14

В начале зимы, когда ледяной панцирь заключил в свои объятия могучий Днепр Словутич, а Киевские горы и низины запорошило снегом, Предслава через одну из холопок узнала о том, что Майя Златогорка вернулась в Киев. И вскоре, в одно из ясных морозных утр, какие нередко случаются в Киеве в такое время, давно не видевшая подругу княжна отправилась её навестить.

Лучи солнца и ослепительно-белый снег выбивали из глаз слёзы. Мороз щипал щёки и нос. Предслава прятала руки в рукава долгой шубы куньего меха, дышала осторожно, боясь застудиться. На голову поверх плата, расцвеченного огненными с синим петухами, она надела меховую шапочку с розовым верхом – подарок мачехи. Шла медленно, припоминая, где же находится конюхова изба. Под жёлтыми сафьяновыми сапожками хрустел свежевыпавший рыхлый снег. Вместе с княжной увязалась Хвостовна, вся разодетая в меха, стойно заморская царица. По дороге она беспрерывно болтала всякие глупости, рассказывала Предславе последние сплетни, громко заливисто хохотала. Княжна почти не слушала шумную боярышню.

«Странно, столько лет дружбу со Златогоркой водила, а ни единого раза у неё в доме не бывала, – подумала она вдруг. – Знаю токмо, возле Гончарской слободы живёт она».

У врат Десятинной церкви Предслава приостановилась и дала пенязь[119] нищему в лохмотьях на паперти.

– Господь тебя охранит, дева добрая, – прошамкал беззубым ртом убогий старичок.

Хвостовна брезгливо поморщилась, фыркнула и прошла мимо, ничего не подав нищему.

– Как ты можешь с такими вот якшаться! – Она возмущённо передёрнула плечами.