Повесть о Роскошной и Манящей Равнине

Но не успели они нарезвиться, Морской Орел оторвался от избранной им подруги, и, взяв за руку обеих дев, подвел их к Холблиту и воскликнул:

– Выбирай же, о Сын Ворона, из этой пары ту, которая по вкусу тебе, ибо едва ли придется тебе увидеть деву милей и краше.

Но Холблит глянул на него суровым и гордым взглядом, и, поту пившись, черноволосая девица негромко сказала.

– Нет-нет, воин моря. Этот муж слишком пригож, чтобы стать нашим другом. Его ожидает любовь понежнее и другие, желанные губы.

Тут взыграло сердце Холблита, и он молвил:

– О Морской Орел, ты вернул свою юность: что же теперь ты станешь с ней делать? Не томит ли тебя память о море, озаренном луною, о плеске волн, о пене летучей и о товарищах, посеребренных солью? Где обрящешь ты здесь чуждый берег, где высадишься с корабля, где добудешь добро? Забудешь ли ты черный борт ладьи и капли, срывающиеся под ветром с весел, когда шквал налетел на самом рассвете, когда напрягает свое полотнище парус, когда судно кренится, и дружина заглушает голосами посвист ветра. Кем ты станешь, о воин, в земле, где чужим тебе людом правит Король? Кто тут внемлет тебе или поведает о твоей славе, о которой ты забыл под рукой легкомысленной женщины, не известной твоим родичам и не рожденной в том доме, откуда исстари определено тебе брать женщину и радоваться ей? Чьим рабом сделался ныне ты, собиратель добычи, ужас свободных? Волю какого владыки ты исполнишь, о вождь, дабы утром съесть свое мясо и улечься вечером в мягкую постель? Внемли, о воин из племени Опустошителей, перед тобою стою я, Холблит из племени Ворона, и стою я на пороге чудесной страны, чтобы отыскать в ней свое, то, что дороже всего моему сердцу, – мою нареченную деву, Полоняночку из рода Розы, красавицу, что ляжет в мою постель и родит мне детей, станет рядом со мной на холме и равнине, будет возле меня у борта и за веслом, перед стрелой и копьем, возле очага, возле пламени, пожирающего чертог, и возле погребального костра воина Ворона. О Морской Орел, приютивший меня среди врагов, спутник мой и корабельный товарищ, реки же немедленно и бесповоротно, поможешь ли ты мне в предстоящем странствии или бросишь меня, подобно презренному трусу?

И вновь девы отступили, услышав его чистый и громкий голос, и, затрепетав, побледнели они.

Но Морской Орел усмехнулся и с добрым от радости лицом ответил:

– Чадо Ворона, твои речи добры и подобают мужу, однако им не место в этой стране, и мне все равно, что с тобой будет, и безразлична приведшая в эти края причина. Что будешь ты делать? Если бы вчера эти слова услыхал от тебя Долгобородый Дед, он бы тебя не понял, но ты говоришь их Морскому Орлу, вкусившему счастье на Равнине Блаженных; я не могу поступить, как ты говоришь, ибо никакая земля, кроме этой, уже не примет меня. Здесь Морской Орел вновь обрел крепость и силу, здесь он полон радости и любви, а за пределами этого края он бы скитался сейчас воющим призраком, носимым по воздуху волею ночного ветра. Посему, что бы ни делал ты в пределах этой земли, я буду рядом с тобою и помогу тебе. Но ни шагу за пределы ее не сделает моя стопа, будь то в соленое море или на склоны гор, что ограждают эту добрую землю. Был ты моим корабельным товарищем, и я люблю тебя; я тебе друг, но лишь в этой стране будут открыты мои любовь и дружба. Теперь же о том, что сказал ты о днях, канувших в прошлое, и о наших радостях на волнах бурного моря; дни эти были добры и прекрасны; но пришел им конец и сгинули они; как те парни, что сидели рядом со мной на гребных скамьях, как те девы, что брали меня за руки и отводили в опочивальню. Новые дни пришли им навстречу, появятся и новые други. Что же тогда? Стесняя живых, радовать бесчувственных мертвых? Клясть ли Иванов День, заливать ли помоями священный очаг Зимнего Пира, потому лишь, что давнее лето было прекрасным, а дни улетают и меняется время? Так что возвеселимся. Ибо жива жизнь.

Тут он повернулся к своей деве и поцеловал ее в губы. Но суровое лицо Холблита опечалилось, и он молвил – медленно, с тяжестью в голосе:

– Итак, корабельный товарищ, пусть говоришь ты, что время лечит, для тебя оно впредь недвижимо; быть может, настанет день, когда ощутишь ты усталость и поймешь ее и затоскуешь о потерянном и давно позабытом. Но не буду более говорить об этом, ибо уши твои глухи к моему слову, и ты его не услышишь. Скажу только, что благодарю тебя за помощь, какой бы она ни была, и я приму ее, потому что меня ждет полный трудов день, и я начинаю подозревать, что они окажутся тяжкими.

Женщины приуныли, им явно хотелось отойти так, чтобы ничего не слышать; но Морской Орел рассмеялся как бы в полном довольстве и сказал:

– Ты сам создашь себе трудности, по обычаю твоего гордого и надменного племени; ну, а мне теперь все нетрудно, и легко снесу я и твое презрение, и злые пророчества. Будь мне другом – насколько сумеешь, – и я отдам тебе свою дружбу целиком. Ну, женщины, куда вы поведете нас? Ибо готов я увидеть любую новинку, которую вы покажите нам.

Дева его сказала:

– Мы отведем вас к Королю, чтобы еще более возвеселились ваши сердца. Ну, а друг твой, Копейщик, о морской витязь, пусть ободрится сердцем. Кто знает, быть может, оба стремления – сердца его и устремленного к нему сердца друга – окажутся одними и теми же, и он будет совершенно доволен?

Тут она искоса поглядела на Холблита застенчивым и неуверенным взором; он удивился такому слову и вновь ощутил в сердце надежду вот-вот увидеться с Полоняночкой, чью любовь почитал куда более сладкой, чем любовь этих дев; на сердце его полегчало, и чело просветлело.

Глава XII. Перед Королем Роскошной и Манящей Равнины

Потом женщины повели их вверх по течению ручья, и Холблит шел возле Морского Орла; но спутницы их снова развеселились; играя, они бегали вокруг них, веселые, как юные козочки. Чтобы смыть морскую соль, они неглубоко зашли босыми ногами в чистый и ясный поток, бегали по лугам, собирали цветы, плели из них венки и гирлянды, которыми украшали себя и Морского Орла; но к Холблиту девы не прикасались, потому что боялись его. Ручей уходил к холмам, и они следовали его потоку, и каждый новый луг был прекраснее предыдущего, насколько это возможно. Кое-где вдали они замечали людей, но никого не повстречали на своем пути, если не считать мужа и деву – легко одетых, как в середине лета, – которые в любви и радости вместе гуляли по берегу ручья, обратив удивленные взоры к суровому Морскому Орлу и Холблиту с его блестящим копьем. Черноволосая дева приветствовала эту пару и что-то сказала им; они отвечали веселым смехом, Встреченный муж нагнулся к цветущему травянистому берегу, поднял корзинку и принялся раскладывать на траве под ивой лакомые яства, а потом пригласил всех быть его гостями в этот ясный полдень. И они сели возле искрящегося ручья, ели и пили и были веселы. А потом, добрыми словами попрощавшись со встречными, все три провожатые обратили свои лица к холмам.

Наконец они увидели перед собой заросшую лесом горку, у ее подножия ярко алело красно пятно, а вокруг него солнце освещало разноцветные сооружения. Тут Морской Орел спросил:

– Что это?

И дама его сказала:

– Там шатер Короля, а вокруг него палатки и навесы наших людей, которых он считает друзьями; и нередко обитает в полях вместе с ними, хотя владеет чертогами и домами немыслимой для человеческого сердца красоты.

– Есть ли у вашего Короля враги, которых он мог бы опасаться? – спросил Морской Орел.

– Откуда им взяться? – ответила дева. – Даже если случай вынесет на берег этой земли желающих сразиться с ним, битвенный гнев разом оставит воителей, как только блаженство Роскошной и Манящей Равнины проникнет в их души… они не захотят ничего другого, кроме как оставаться здесь и быть счастливыми. Но все же скажу: появись у него враги, Король сокрушил бы их с меньшим трудом, чем требуется мне, чтобы растоптать маргаритку.

Они шли, и теперь им попадались многие люди, игравшие и резвившиеся в полях; и не было среди них старца, израненного или увечного, грустного или слабого телом. Некоторые из них окружили пришельцев, удивляясь Холблиту, несшему длинное копье и остававшегося в сверкающем шлеме и темно-серой кольчуге, но вопросов не задавали, ибо все понимали, что перед ними новички, еще не познавшие блаженств Роскошной и Манящей Равнины. Так они шли без помехи меж прекрасных людей, и Холблит подумал о том, сколь радостной будет подобная дружба и как возвысится его сердце от одного их вида, если только нареченная окажется с ним рядом.

Так пришли они к шатру Короля, стоявшему на излучине у подножья холма – на лугу, с трех сторон окруженном лесом. Холблиту показалось, что он не видел более прекрасной палатки, ибо покрывавшие ее полотна были расшиты сказами и цветами, низ же шатра украшали золото, жемчуг и самоцветы.

Прямо в двери – в кресле слоновой кости восседал Король этих земель – в золотом облаченьи, препоясанный украшенной самоцветами цепью, с короной на голове и мечом у пояса. Ибо настал час, когда он выслушивал все, что могли сказать ему люди, и потому сидел в двери шатра, и народ стоял перед ним, сидел и лежал на траве; и вот то один, то другой подходил к Королю и обращался к нему со словом.

Лицо его светилось, словно звезда; необычайно красивым он был и добрым, как майский вечер в полном блаженства садах, когда аромат шиповника наполняет воздух. Отвечал он голосом столь благозвучным, что всякое сердце устремлялось к нему, и никто не смел противоречить.

Но едва Холблит взглянул на него, он сразу же понял, что перед ним именно тот, чье резное изображение украшало Чертог Опустошителей; сердце Холблита заколотилось, и он постарался сдержать чувства.

– Выше голову, о Сын Ворона, укрепись сердцем: никто, ни человек, ни бог не обманут тебя. Ибо разве может перемениться сердце, заставившее тебя отправиться в дом, куда положено тебе приходить за женщиной и тем счастьем, которое она приносит; и присягнуть в любви и верности той, что любит тебя больше всех и ждет тебя – день за днем, час за часом, – потому что велика любовь, возникшая между вами.