Повесть о смерти

Но мои мысли снова прервал топот каблуков, и я поднялась со скамейки, наблюдая за женщиной, которая приближалась ко мне. Она села на скамейку, даже не обратив на меня внимания, вытаскивая из кармана пачку сигарет, прогнозирующей ей инсульт в будущем. Надо сказать, эти пугающие картинки на коробках со смертью никого не пугают, особенно курильщиков. Знаете, это как плакаты с надписью «Не изменяй своей второй половинке» для людей, кто это делает. Их не пугают эти надписи. Для них измена как никотин.

Необходимость.

Сначала интерес, а потом чертова зависимость.

Мне казалось, я не дышала, потому что женщина крутила в тонких пальцах пачку сигарет и думала, закурить ей, или нет?

Думает ли человек перед изменой? Изменить ему, или нет?

Приводит ли доводы «за» и «против»? Или же у кого-то в голове рисуется «картинка инсульта», как на упаковках сигарет? Тот обычно отказывается от измены. Или просто живет дальше.

До следующей пачки…

Женщина смяла картонную коробку и выбросила в мусорное ведро, стоявшее рядом со скамейкой. Нерадивая пачка отскочила и упала на мокрый асфальт.

В такие моменты люди еще колеблются, может стоит подобрать пачку и положить в теплый карман? Не рубить с плеча, а подумать и принять взвешенное решение? Но женщина по-прежнему сидела на лавке и не вставала.

Она чего-то ждала, и я тоже.

Она на секунду оглянулась, посмотрев на меня безразлично, и я выдохнула, когда она не стала ничего мне говорить. Хотя, кто знает, быть может, это был тот самый взгляд, о котором я говорила выше, взгляд, когда человек пережил бурю сам и ждет, когда кто-то заберет его с обломков разбитого в щепки корабля. Но этот взгляд был не похож на тот, о котором я говорила. Было ощущение, что крушение не смертельное.

Еще через некоторое время вышел мужчина, и оглянувшись, сел рядом. Молча. Я поняла, что мое присутствие лишнее, и медленно стала пятиться назад, напоследок увидев, как мужская ладонь сжала тонкое запястье, а губы растянулись в какое-то подобие улыбки. Прощать измену или нет, дело каждого. Но знаете, когда я отошла на достаточное расстояние я посмотрела в их сторону еще раз. Они встали со скамьи, и женщина подняла с асфальта смятую пачку сигарет и выбросила в урну.

Она сделала свой выбор, и я вовсе не о сигаретах.

Глава 2.

Я молча уходила, напоследок оглянувшись. Ревность – дитя несчастной любви – болезнь, вряд ли поддающаяся лечению.

А что на счет других болезней?

Я говорю не о болезнях души, а о болезнях, которые смрадно пахнут и иногда с нескрываемым смирением поджидают в постели больного смерть?

Что это? Награда за отлично прожитую жизнь, или наказание за злодеяние? Вряд ли что-то из этого, по крайней мере, я так думаю.

Болезнь. Она пахнет гнилью, медицинским спиртом, пряными запахами лекарств, живущих в звонких бутылях под пластиковой крышкой. Она пахнет потом.

Болезнь пахнет «болезнью».

Мерзко? Еще бы. Но зачастую, именно она выполняет роль лакмусовой бумажки в жизни человека. Что-то вроде катализатора, который заставляет человека задуматься о жизни. О всех шагах, когда-либо совершенных или несовершенных.

Размышляя о болезни, я всегда вспоминала дом напротив окон и лавочку, где сидят пожилые люди вечером, днем, и что греха таить, даже утром.

Сейчас ночь. Я подошла к этой самой лавке и вдохнула. Пожалуй, гнилью не пахнет, спиртом тоже, неужели никто не болен?

Я оглянулась по сторонам и взобралась на скамейку. Отсюда мне стало видно сквозь полупрозрачную тюль, как в кровати лежит мужчина.

Я знала его.

Сейчас я видела только его лицо. Тело было скрыто по теплым пледом, а сухая, как осенний лист, ладонь выглядывала робко, будто опасалась, что я увижу ее сквозь подрагивающее от ветра стекло.

Мне вмиг стало не по себе. Я тут же захотела слезть со скамейки, но мои руки прилипли к холодному бетону дома, и я осталась, дальше рассматривая больного старика.

Его лицо вдруг растянулось, рассеивая морщинки у рта, и сгущая борозды у глаз. В освещаемую старым светильником комнату зашла женщина.

«Дочь», – не минуты не сомневалась я.

Глаза такие же ясные, хоть и не столь белесые, коими обернулись омуты погибающего в самом себе, узника.

Секунда, две и на потрескавшейся от старости тумбе звякнул металлический поднос, а на нем стеклянные бутылочки, о которых я говорила. Ими пахнет болезнь, помните?

– Лиза? – Александр Александрович смотрел на меня сверху вниз, и я невольно задержала дыхание. Я не боялась учителей, но если это учитель обращался ко мне, я знала, что вероятнее всего, я что-то где-то сделала не так.

– Да? – я пыталась казаться уверенной в себе, хоть это было и не так вовсе, ну или не всегда.

– Дважды в год мы проводим поэтические вечера, ты помнишь? – он спустил очки на переносицу и постарался посмотреть прямо в душу. Что ж, у него получилось.

– Конечно, – я пожала плечами, потому что я помнила. Два раза в год в нашей школе невоспитанные подростки становились сверх начитанными дамами и юношами, читавшими Есенина, и считавшими, что более нет у нас достойных авторов. Два раза в год все строили из себя литературных критиков и из кожи вон лезли, только бы за участие в этом вечере учитель литературы поставил лишнюю пятерку в бумажный журнал. Ну представляете.

Тошнотворное зрелище.

– В этом году тематика…

– Могу угадать, – я улыбнулась, – Есенин? Любовь? Ну или что-то в этом роде…

– Не угадала, – Александр Александрович поправил галстук и передал мне какие-то бумаги. – Это сценарий вечера. Тематика – волшебство.

– А зачем Вы мне это рассказываете?

– Как же, – мужчина покачался на носках, – насколько я помню, ты любитель волшебного мира?

Да, я любила ту саму историю мальчика-который-выжил, и об этом не знал, разве что, ленивый.