Повесть о спортивном журналисте

Почему так?

Потому что существует, увы, давно устаревшее представление о любительстве и профессионализме, архаичность которого понимают все.

Но попробуй объясни все это стоящему перед ним пареньку. Луговой вздохнул.

В конце концов разговор наладился. И Гарий Лукичев сказал, что, раз нельзя стать футболистом, он станет тренером по футболу.

Лукичев продолжал фанатично увлекаться любимой игрой. Он очень много тренировался, в отличие от некоторых своих товарищей, изучал специальную литературу, смотрел учебные фильмы. Он собрал библиотеку едва ли не всего, что было издано в СССР на футбольные темы, коллекционировал даже футбольные почтовые марки.

И вот теперь он, игрок сборной молодежной команды страны, только что принес ей победу, забив два гола.

Теперь он не неуклюжий школьник, он мускулистый, ловкий, быстрый юноша, неутомимый, искусный, одержимый волей к победе. И в то же время достаточно серьезный, чтобы знать многие пути, ведущие к ней. И Луговой решил написать очерк (а может быть, и книгу) о Лукичеве, проследив все этапы его спортивного пути, раз уж так получилось, что впервые он познакомился с Гарием, когда тот играл за школьную команду. «Три матча» — так будет называться книга. Первый — тот далекий, в соревнованиях на приз «Кожаный мяч», второй этот — в игре на Кубок Европы, а третий... Третий, когда Лукичев будет играть за сборную страны.

Луговой усмехнулся: осталась мелочь — чтобы Лукичева включили в эту сборную, чтобы сборная одержала победу в крупнейших соревнованиях — на первенстве мира, например. И чтоб Лукичев забил там гол, лучше два. Совсем пустяки! Да и ждать недолго, каких-нибудь несколько лет.

И все же Луговой сделал запись в своем блокноте. Теперь он будет постоянно следить за Лукичевым, его успехами и неудачами, за его жизнью в спорте, и не только в спорте, чтобы, если все получится, сделать книгу. Книгу об увлеченном человеке, о том, что верная любовь всегда вознаграждается.

У него хранилось немало таких записей — старты разных дистанций, одни из которых так и обрывались где-то на середине, другие приводили к интересным финишам, а третьи еще вели куда-то вдаль, и неизвестно было пока, приведут ли к желанной цели...

Каждый настоящий спортивный (да, наверное, не только спортивный) журналист имеет такой архив, такие в блокнотах зафиксированные замыслы, мечты, идеи, начинания. Иные забываются, устаревают, к ним теряется интерес. Но другие, пусть немногие, осуществляются, порой через много лет, и тогда наступает радость, великая радость осуществленного замысла, трудного, но полезного дела, доведенного до конца.

А что может доставить большее счастье! На обратном пути в самолете Луговой спросил Донского:

—Ну как поездка? Ведь вам не приходилось бывать в Италии?

– Не приходилось, — ответил Донской, поправляя очки, — мне вообще, Александр Александрович, не приходилось бывать в таких странах. В соцстранах бывал, даже на Кубе, а вот в таких нет...

– Ну и как?

– Да никак, — Донской улыбнулся, — интересно, конечно, но на работу не влияет. Знаете, когда я пишу корреспонденцию, я, кроме поля, ничего не вижу. Важна ведь игра, правда?

—Нет, дорогой, неправда, — Луговой говорил неторопливо, словно подбирая наиболее подходящие слова, —надо все видеть. И игра в Чехословакии никогда не будет похожа на игру в Италии, а та — на игру в Америке. Другие люди, зрители, реакция, условия, настроение наших ребят. А без учета всего этого, какая же это корреспонденция? Иной раз гол, забитый в одной игре, стоит пяти, забитых в другой, ничья важнее победы, а бывает, что и проигрыш оборачивается выигрышем. В голах, очках, секундах — да, проиграли, в показе нашего характера, культуры, воспитания, отношения к сопернику и зрителям — выиграли. Не все так однозначно, как иной раз кажется.

– Да, вы правы, я учту это в своей работе на будущее, — серьезно заметил Донской, словно ему сделали выговор.

– Ты, я видел, много записывал, — Луговой переменил тему разговора, — что именно?

– Да разное, прежде всего наблюдения, конечно. А вот еще интересно,— Донской оживился,— задумал одно дело, посоветуйте, может, зря задумал. Вы заметили, конечно, в нашей команде левого крайнего — Лукичева, такой быстрый парнишка, герой дня, можно сказать. Заметили?

– Заметил, — Луговой насторожился.

– Так вот, я помню, как-то видел его — он в дворовой команде играл, мы рядом живем. Я его еще тогда приметил. И теперь увидел. Так вот я подумал — он, наверное, далеко пойдет, этот Лукичев. Я подожду и, когда он уже настоящей звездой станет, напишу о нем, даже название придумал — «Три ступени пьедестала». А? Как вы считаете?

Луговой некоторое время молча смотрел на Донского и неожиданно расхохотался.

Донской, поджав губы, удивленно, даже обиженно, замолчал. Потом все же спросил:

– Что, такая глупая идея?

– Отличная, отличная идея! — Луговой с трудом унял смех, положил руку на плечо своего молодого коллеги: — Прекрасная идея! И заголовок отличный. Молодец!

Донской еще некоторое время подозрительно смотрел на Лугового. Он так никогда и не узнал, почему Луговой неторопливо вынул блокнот, разыскал в нем какую-то запись, вырвал листок, скомкал и выбросил его. Кто его знает, «метра», может, недоволен, что такая удачная мысль не ему пришла в голову...

Быстрый ИЛ уносил советских журналистов к родной Москве, а гигантский «Боинг-747» тоже мчал Виста и его секретаршу домой.

ГЛАВА XII. ТИГР ВСЕГДА СИЛЬНЕЕ ВОЛКА, А ВОЛК — ШАКАЛА...

Они не успели проститься с Луговым, но именно о Луговом размышлял сейчас Вист, сидя в баре на втором этаже самолета и потягивая виски, к которому пристрастился последнее время. То были невеселые мысли.

Он вспоминал, как Луговой упомянул случайно про проклятый телефильм. Конечно же, случайно! Не мог он знать. Никто не мог знать. Кроме этой мерзавки Элен! Которая еще стала хихикать тогда. Луговой! Ему палец в рот не клади! О нет! Крохотный намек, взгляд, такой вот дурацкий смех — и он догадается, начнет копать и докопается. Уж Луговой-то докопается, черт бы его побрал! Его и эту Элен. Боже, как он ее ненавидит! Мало он ее бил, ох, мало! Вернуть бы те времена! Не бить ее, задушить, сжечь, утопить, выбросить из окна! А Элен спокойно спит сейчас там, внизу, в роскошном кресле роскошного самолета, билет на который куплен на его деньги, как и бриллиантовое кольцо у нее на пальце, и сумка из крокодиловой кожи, и квартирка в новом фешенебельном доме, и «мерседес», и норковая шуба, и еще миллион вещей! Будь она проклята, эта пиявка, сосущая его кровь, его деньги! Еще слава богу, что ее устраивает числиться секретаршей (хоть она теперь ни черта и не делает). А если надоест? Уйдет, уйдет, выйдет замуж — и вдруг за какого-нибудь бездельника или бедняка? И начнет шантажировать по-настоящему! Впрочем, Элен за бедняка не выйдет — шиш, чего не будет, того не будет! Он злобно рассмеялся, удивив бармена. Но что все-таки делать! Так не может продолжаться. Убить ее? А вдруг она действительно оставила где-то фотокопии и в случае ее смерти они всплывут? Тогда его еще и в убийстве обвинят.

Тараня беззвездную ночь, гигантский «Боинг» несся над уснувшей землей. Где-то далеко внизу голубоватыми россыпями светились города, извивались золотистые

пунктиры больших дорог, тлеющей сигаретой краснели трубы заводов.

Там беспокойным или мирным сном спали люди.

И не было им никакого дела до несущегося в черных небесах огромного самолета и маленького Виста, сидевшего в баре со стаканом в руке. А между тем он, Вист, охотно пожертвовал бы всеми этими городами, деревнями, всеми этими людьми, будь их хоть миллионы, хоть миллиарды, ради того, чтобы жизнь вернулась на год назад, всего на год.