Повесть о старых женщинах

— Мистер Пови идет к дантисту.

— Да, сейчас же, — подтвердил мистер Пови.

— О, я так рада! — воскликнула Констанция. У нее на лице было написано искреннее сочувствие без тени иронии. Мистер Пови мгновенно погрузился в этот поток сочувствия и сразу решил, что должен показать, какой он твердокаменный мужчина.

— И вообще-то, такие вопросы нужно решать сразу, — сказал он с холодным безразличием. — Я только накину пальто.

— Вот оно, — поспешила сообщить Констанция. Пальто и шляпа мистера Пови висели на крючке в коридоре, около комнаты. Она протянула пальто, от всего сердца желая услужить мистеру Пови.

— Я позвала тебя сюда не для того, чтобы ты стала камердинером мистера Пови, — довольно сурово прошептала миссис Бейнс, а вслух произнесла: — Я не могу остаться в лавке надолго, Констанция, но ты ведь сможешь побыть там до возвращения мистера Пови, не правда ли? Если что-нибудь случится, прибеги наверх и скажи мне.

— Хорошо, мама, — тотчас согласилась Констанция. Минутное колебание, и она отправилась было исполнять поручение.

— Сначала я хочу поговорить с тобой, детка, — остановила ее миссис Бейнс. Ее голос прозвучал как-то необычно: был полон значительности, доверия и поэтому был приятен и льстил Констанции.

— Я, пожалуй, выйду через боковую дверь, — сказал мистер Пови. — Здесь будет поближе.

Это действительно было так: он сократил свой путь ярдов на десять из предстоящих двух миль, пройдя не через лавку, а через боковую дверь. Никто бы не подумал, что он просто побаивается, как бы люди не догадались, куда он идет, и как бы миссис Бейнс не пошла за ним через лавку и не сделала в присутствии его помощниц какое-нибудь замечание, унижающее его достоинство? (Но миссис Бейнс это понимала.)

— Эта лента вам не понадобится, — сухо заметила миссис Бейнс, когда мистер Пови потянул на себя боковую дверь. Копны ленты свисали из-под пальто.

— Ой! — сердито произнес мистер Пови, досадуя на свою рассеянность.

— Я положу ее на место, — сказала Констанция, протягивая руку.

— Спасибо, — печальным голосом поблагодарил мистер Пови. — Не думаю, что со мной придется долго возиться, — добавил он с напряженной жалкой улыбкой.

Зятем он зашагал по Кинг-стрит, делая вид, что наслаждается прекрасным майским утром. Но в его бедном робком сердце для майского утра места не было.

— Эй, Пови! — донесся крик с Площади.

Но мистер Пови не обращал внимания на призывы. Он взялся за дело и оглядываться не собирался.

— Эй, Пови! Бесполезно!

Миссис Бейнс и Констанция стояли у двери. От Боултен-Терес, величественного сооружения, где разместились новые лавки, которые остальные жители Площади прозвали от зависти «воображалами», переходил дорогу мужчина средних лет. Он помахал рукой миссис Бейнс, державшей дверь открытой.

— Это доктор Гарроп, — сказала она Констанции. — Не удивлюсь, если ребенок наконец родился, а он, наверно, хочет сообщить об этом мистеру Пови.

От гордости Констанция залилась краской. Миссис Пови, супруга знаменитого кузена «нашего мистера Пови», кондитера и пекаря высшего класса в Боултен-Терес, нередко служила темой беседы в семье Бейнсов, но только теперь впервые миссис Бейнс заговорила в присутствии Констанции о тех заметных изменениях, которым подвергался внешний вид миссис Пови в течение последних месяцев. Подобная откровенность со стороны матери, да еще после разговора об уходе из школы, по-настоящему доказывала, что Констанция уже не девочка.

— Доброе утро, доктор.

Доктор, с небольшим саквояжем в руке, в бриджах для верховой езды (он последним из врачей Берсли сменил седло на дрожки), поклонился и поправил высокий черный галстук.

— Доброе утро! Доброе утро, барышня! Итак, мальчик.

— Там? — спросила миссис Бейнс, показывая на кондитерскую.

Доктор Гарроп утвердительно кивнул головой.

— Я хотел сообщить ему, — сказал он, глянув в сторону важно вышагивающего труса.

— Что я говорила, Констанция? — спросила миссис Бейнс, повернувшись к дочери.

Смущение Констанции было равносильно испытанному ею удовольствию. Торопившийся было доктор задержался у ступенек и, сунув руку в карман своих обширнейших бриджей, с улыбкой в маленьких глазах, смотрел на пышную матрону и стройную девицу.

— Да, — сказал он, — это продолжалось почти всю ночь. Трудно! Трудно!

— Но, надеюсь, все в порядке?

— О, да. Прелестный ребенок! Прелестный ребенок! Но при этом он причинил мамочке некоторые неприятности. Ничего нового? — Теперь он посмотрел на спальную мистера Бейнса.

— Нет, — ответила миссис Бейнс уже другим тоном.

— Держится молодцом?

— Да.

— Хорошо! Доброго, доброго вам утра.

Он направился к своему дому, расположенному несколько ниже по улице.

— Надеюсь, она теперь начнет новую жизнь, — заметила миссис Бейнс Констанции, закрыв дверь. Констанция знала, что ее мать имеет в виду жену кондитера, и поняла, что на это мало надежд.

— О чем вы хотели поговорить со мной, мама? — спросила она, чтобы скрыть смущение, хоть и приятное.

— Закрой дверь, — ответила миссис Бейнс, указывая на дверь, ведущую в коридор. Пока Констанция выполняла поручение, миссис Бейнс заперла дверь на лестницу. Затем осмотрительно произнесла тихим голосом:

— Что это за история с Софьей и ее желанием стать школьной учительницей?

— Школьной учительницей? — с удивлением переспросила Констанция.

— Да. Разве она тебе ничего не говорила?

— Ни слова!

— Вот так так! Она хочет продолжать занятия с мисс Четуинд и стать учительницей. — Миссис Бейнс хотела было добавить, что Софья упомянула Лондон, но воздержалась. Существуют материи, о которых заставить себя говорить невозможно. Она добавила:

— Вместо того чтобы заняться лавкой.

— В жизни ничего подобного не слышала! — прерывистым голосом пробормотала потрясенная Констанция.

— Я тоже! — сказала миссис Бейнс.

— И вы ей разрешите, мама?

— Мы с отцом ни за что этого не допустим! — ответила миссис Бейнс со спокойной, но пугающей решимостью. — Я спросила тебя об этом просто потому, что подумала, что Софья тебе о чем-нибудь таком говорила.

— Нет, мама!

Аккуратно пряча мерную ленту мистера Пови в ящик под столом для кройки, Констанция размышляла, как сложна жизнь — будь то новорожденные или Софьи. Она очень гордилась доверием матери, и эта бесхитростная гордость наполняла ее пылкую душу сладостным смятением. Ей хотелось помочь всем, показать всем, как сильно она им сочувствует и как их любит. Даже безрассудство Софьи не ослабило ее стремления утешить сестру.