Повесть о страннике российском
Шрифт:
Весь экипаж — капитан, боцман, матросы и корабельный кок, всего восемнадцать человек, — столпился на палубе. Чуть заметно зыбился океан. Длинные плавные валы этой мертвой зыби слегка покачивали корабль, равномерно и монотонно всплескивая и журча за кормой, у руля. Казалось, будто судно все же движется и уходит от грозной опасности… Увы! Стоило взглянуть на сникшие паруса — и надежда на спасение гасла.
Между тем на турецкой галере гребцы по команде опустили весла на воду. Вскоре удары многих пар этих тяжелых весел стали слышны людям на бригантине. Донеслись выкрики на чужом языке. Вот галера уже в одном кабельтове от генуэзского парусника. Видны сизые дымки на борту… Это курятся фитили у турецких канониров. Василий насчитал у противника одну… две… три легкие пушки… Вот
А на генуэзском корабле — все будто оцепенели. На борту бригантины не было пушки, команда не имела никакого огнестрельного оружия. Ничего не предусмотрели хозяева судно — даже священника или хоть завалящего монаха-капеллана не имелось, чтобы по всем правилам помолиться о даровании попутного ветра при встрече с опасным врагом! Молитву перед едой обычно читал в пути сам капитан, перемежая «божественные» слова с морскими ругательствами, чем неизменно вызывал оглушительный хохот команды. А нынче и капитан забыл, видно, о небесных силах: с побелевшим лицом, держа в руке ненужную уже подзорную трубу, вглядывается он простым глазом в очертания неприятельской галеры и чувствует себя кроликом, глядящим в разинутую пасть удава.
Только младший матрос, Антонио Ферреро, не поддался тупому отчаянию. В черных глазах венецианца, который был еще так молод, что в прошлом рейсе шел юнгой, Баранщиков заметил выражение непримиримой ненависти. Правую руку Антонио прижимал к поясу. Глядя на юношу, и нижегородец стряхнул с себя гнетущее оцепенение и встрепенулся.
— Что ж, неужели так и помрем под ятаганами, словно скотина безответная? — пробормотал Баранщиков по-русски, обращаясь не то к товарищам, не то к самому себе. Кое-кто из матросов обернулся на звук его голоса. Василий машинально опустил руку к правому колену… Увы! Нет на нем добротных российских сапог с яловыми голенищами, где чуть не с мальчишеских лет покоился булатный тесачок, а носить морской складной ножик за пазухой он так и не приучился. Поздно спохватился теперь!
В ту же минуту тень вражеских парусов заслонила солнце. Раздался глухой треск. Деревянные борты сшиблись, бригантину сильно качнуло… и замелькали через фальшборт чужие ожесточенные лица. Многие разбойники зажимали кривые клинки в зубах, а в руках держали пистолеты. Прогремело несколько выстрелов.
Все кончилось в считанные минуты. Турки, не встретив сопротивления, быстро овладели кораблем и заполнили всю палубу. Даже запах сразу сделался другим, непривычным: тут и острая вонь разгоряченных тел, и чеснок, и кофе, и резкая струйка гари от пеньковых фитилей, и пороховой дым… В глазах Василия так и мельтешили чужие коричневые лица, острые бородки, руки с ятаганами, шаровары, сапожки с загнутыми вверх носками. Вот с металлическим грохотом полетели на палубу, у самого борта, странные боевые топорики на длинных шестах. Там, где у простого топора — обушок, у этих, у турецких, — острый крюк. Догадался Василий, что это специальное оружие морских разбойников: топором — вражеский борт рубить, крюком — галеру к его борту подтягивать при абордаже. Нынче они не понадобились — их просто отшвырнули на палубу.
Василий видел, как два турка повели куда-то генуэзского капитана, видел, как с галеры на бригантину, звякнув, полетели железные цепи, кандалы и оковы, как на палубе одному за другим турки вязали руки матросам-итальянцам. Пиратов было вдвое больше, чем пленников, и уже схватили сзади за локти самого Василия Баранщикова, как вдруг один из врагов, дико взвыв, зажал ладонью раненый бок. Это венецианец Антонио Ферреро изловчился-таки пырнуть ножом самого рослого турчанина. В тот же миг ударил турецкий пистолет, и молодого венецианца поволокли к трюму. На палубном настиле остался багровый след — кровь сочилась из простреленного плеча Антонио, но он извивался, пытаясь вырваться, и выкрикивал проклятия, суля туркам гибель от венецианских боевых судов. В тот год венецианская республика успешно воевала на море
с оттоманской Портой, хотя и ослабела былая мощь богатой республики.Рвануться на помощь товарищу Баранщиков не успел: сильный удар по голове сбил нижегородца с ног. Двое турок уселись на нем верхом, и кузнец быстро заклепал на ногах тяжелые железные кандалы. Потом и Василия сволокли в трюм.
Больше суток пролежали в темном трюме турецкие пленники, без пищи, без воды. Перед наступлением следующей ночи, когда пленники так обессилели, что еле-еле могли держаться на ногах, всех вывели на палубу. Осмотр произвел сам пиратский капитан, немолодой полнотелый турок с одутловатым лицом и крашеной бородкой — Али-Магомет-ага. Его белую чалму украшал необыкновенно крупный изумруд редкостного ярко-зеленого оттенка. За широким поясом золотого шитья торчали пистолеты и кинжал с такой дорогой рукоятью, что, вероятно, она одна стоила всего остального оружия пиратской шайки. Капитан определял участь пленника: кому быть гребцом на галере, кому идти на продажу в турецкие или иные владения, кому — в хозяйство самого Али-Магомета.
Не торопясь, соблюдая важность вельможи-османа, Али-Магомет-ага прошелся вдоль шеренги обессиленных людей, связанных или скованных, не успевших еще привыкнуть к солнечному свету после темноты корабельного трюма. Капитан сразу обратил внимание на голубоглазого пленника, который был на полголовы выше остальных и пошире в плечах. Растрепанная русая бородка, которую Василий отрастил после датской солдатчины, резко выделяла его лицо среди безусых и безбородых итальянцев.
— Урус? — спросил Али-Магомет, обращаясь к пленному. Получив утвердительный ответ, довольный капитан ухмыльнулся, промурлыкал «якши!» и двинулся дальше вдоль шеренги.
Василий с трудом узнавал бригантину. Вместо привычного порядка, который соблюдался на корабле в течение всего рейса, Баранщиков видел теперь грязное и запущенное судно, беспорядочно разбросанные, порванные при абордаже снасти, запекшуюся кровь на палубном настиле. Генуэзского капитана среди пленников не было — видимо, турки уже решили его судьбу: только богатый выкуп мог вызволить его из турецкой неволи. А остальные пленники?
К Али-Магомету подошел его помощник, худой жилистый человек по имени Рюштю-бей. В руках у него пленники сразу заметили ременную плеть на короткой рукояти из козьей ноги. Поигрывая этой плетью, он угрюмо уставился на пленников.
— Спроси гяуров, — повернулся Али-Магомет к Рюштю-бею как переводчику, — спроси их, имеются ли среди них здравомыслящие и разумные люди, готовые без принуждения, добровольно принять ислам?
По шеренге прошло движение. Все глаза уставились в землю. Здравомыслящих явно не находилось!
— Объясни им, — недовольно продолжал Али-Магомет, — если свет истинного учения пророка озарит их сердца, то, может быть, милосердный Аллах простит им прежние заблуждения и позволит раскаявшимся вкусить блаженство небесного рая вместе с правоверными. Пусть они знают, что ко всем вновь обращенным мы бываем мягкосердечны и милосердны, а упорствующим придется… долго жалеть о своем упрямстве!
Рюштю-бей перевел, но никто из пленников не поднял взгляда, не вымолвил ни слова. Али-Магомет еще более насупился — и указал рукой на раненого венецианца. Тот еле держался на ногах.
— Вот этот дерзкий юноша вчера насмерть ранил нашего любимого воина Селима. Спроси его, Рюштю-бей, желает ли он искупить вину вступлением в ряды правоверных воителей ислама? Он мужественно сражался вчера, трусость чужда его сердцу. Под знаменем пророка он может стать достойным воином. Что он говорит в ответ на мои слова?
Двое стражников подхватили связанного пленника под руки, и Рюштю-бей приблизился к нему. Но он даже не успел закончить перевода, как произошло нечто неожиданное…
Связанный венецианец изогнулся, рванулся из рук стражников и головой ударил переводчика в живот.
— С врагами отечества моего я не торгуюсь, я их убиваю! — крикнул он.
Падая у борта вместе с Рюштю-беем, юноша пытался столкнуть переводчика к чугунным кнехтам, около которых не было перил: смельчак намеревался броситься в море вместе с одним из своих врагов!