Повесть о страннике российском

Василий удалился к себе в каморку и принялся… строчить швы у заготовленных туфель. Больше он не пытался заводить в этом доме разговоры на тему хозяйственной экономии. Деньги на побег следовало искать иным способом.

Вот как сам Василий Баранщиков описывал темную полосу своей стамбульской жизни:

«Любовь к отечеству России, вера Христианская, внутреннее и наружное самого себя чувствование, воспоминовение жены и троих сирых детей в Нижнем Нове городе, к тому же еще и то, что принужденно он должен был исполнять магометов закон под строгим присмотром и наказанием, ежечасно приближающимся, так же и образ жизни и нравов Российских, несходных с Турецким, повергнули его наконец, Баранщикова, в крайнюю печаль и смущение. Благочестие христианское твердило в совести его раскаяние, что он впал по нещастным своим приключениям в магометанскую веру». [19]

19

«Нещастные приключения», изд. III, 1793, стр. 64–65. Кстати, отрывок дает ясное представление о стиле и художественном уровне этой книжки.

Вдруг неожиданное происшествие чуть не погубило Селима.

Ему вновь довелось изведать, как тогда говорили, непостоянство колеса Фортуны.

Побег

Случай, едва не погубивший Василия Баранщикова, произошел незадолго до праздника байрама в конце рамазана, который на этот раз, по европейскому календарю, пришелся на июнь Во дворце султана, где нес свою службу Селим, тщательно готовились к праздничным торжествам. Повсюду обновлялись или чистились драпировки, украшения, ковры, чинились и красились обветшалые части дворцовых зданий. Василий опасался этих работ, потому что прятал в укромном тайничке оба свои паспорта — единственный предмет, о котором он ничего не сказал Усману и не показал никому в Стамбуле. Когда мешочек с паспортом стало слишком опасно держать во дворце, Василий решил перенести его домой. Со всевозможными предосторожностями спрятал он мешочек под порогом своей каморки, где занимался шитьем обуви и где никто за ним не прибирал.

Подсмотрела ли Айшедуда подозрительные манипуляции супруга у порога, почуяла ли какую-то перемену в настроении Василия после морской экспедиции, окрылившей его новыми надеждами, только одним несчастным утром, воротясь домой со службы, Селим увидел оба свои паспорта в руках Айшедуды. Когда он вошел, женщина метнулась к выходу.

— Стой! Куда? — закричал Василий и схватил ее за руку. — Отдай мне эти бумаги!

Вид у супруга был такой, что Айшедуда в первый раз испугалась его. Но она постаралась не показать испуга и принять обычный надменный тон. Это на сей раз было нелегко: Василий ухватил ее за руку и, видимо, не торопился отпустить!

— Отец! — запищала она жалким голосом. — Беги на помощь! Селим бьет меня! На помощь!

Тогда Василию пришлось применить силу, и документы упали на пол. Он подхватил их и запихал в карман. Тут в комнату вбежал Махмуд и замер в изумлении при виде непривычной картины: на коврике ревет Айшедуда, а над ней грозно возвышается великанская фигура Селима во всем янычарском облачении.

Тесть, увидев лицо зятя, струсил не на шутку и даже не попытался удерживать витязя, когда тот ступил за порог с тайной мыслью бежать тотчас же, пока документы не изъяты.

— Махмуд-ата! — завопила Айшедуда. — Не выпускай Селима из дому. Я видела у него крупные иностранные деньги!

Счастливая догадка озарила Василия. Он спасен! Турчанка приняла найденные бумаги за иностранные денежные купюры.

— Откуда у тебя эти деньги? — недоверчиво осведомился Махмуд. — Сколько же их у тебя и что ты намерен с ними делать?

— Я сберег свое матросское жалованье, потому что не пью вина и не мотаю деньги по ветру, — отвечал янычар. — А достал я их из-под пола, чтобы выменять на турецкие деньги у иностранных курьеров, которые приходят в Баби-Али, к визирю. Получу я за них не меньше двух сотен пиастров. И я хочу купить себе на них к байраму новое обмундирование и оружие. У нас будет смотр янычарам на празднике. Сам великий визирь примет наш парад. Я не желаю выглядеть на параде нищим… И не советую никому вмешиваться в мои дела!

— Слова твои мудры и вески, это речь зрелого мужа, и мне она отрадна! — забормотал Махмуд. — Встань, Айшедуда, не серди супруга столь громкими рыданиями. Когда же ты намерен обменять иностранные деньги на турецкие?

— При первой встрече с курьерами, во дворце или на улице в Пере, где живут чужеземные послы. А теперь — не мешайте мне раздеться и отдохнуть после службы!

Айшедуда, выйдя из комнатки, уже накинула было шаль, чтобы сбегать к Усману, но отец удержал ее на пороге.

— Не торопись, Айшедуда, — сказал он. — Усман все равно отберет у нас все деньги Селима в уплату долга. Пусть твой муж сперва принесет деньги домой и отдаст их мне, а я отдам ему свое старинное оружие из сундука. Такого нет ни у одного янычара во дворце, но ведь лежит оно уже много лет, может заржаветь и испортиться, деньги же всегда остаются… свежими! Если он отдаст мне все, что выручит за свои иностранные деньги, то есть двести пиастров, мы не останемся с тобой внакладе, хотя некогда оружие мне стоило дороже.

Через несколько дней после этого происшествия Селим был послан своим начальником на тот берег Золотого Рога, а Галату, где невдалеке от Усманова жилища близ улицы Топхане помещались оружейные мастерские и воинские казармы. И на этот раз счастье улыбнулось Василию!

Не успел он выйти на просторную, застроенную виллами дипломатов Большую улицу Перы, столь памятную ему по первому дню пребывания в Стамбуле, как из-за угла показался легкий возок, сопровождаемый двумя верховыми. Один из верховых придержал коня и о чем-то спросил прохожего разносчика фруктов.

Янычар Селим только-только вознамерился узнать у конника, где тут проезжают иноземные курьеры, как вдруг услышал из возка русские слова:

— Ну, что ж ты, братец, под самый конец вдруг замешкался? Или дорогу забыл?

— Хотел грушами вас попотчевать, ваше благородие! — весело отвечал конник. — У нас в Киеве я еще таких не видывал!

Перед изумленным, обрадованным Василием оказались… земляки! Дипломатический русский курьер с охраной! Не помня себя от волнения, бросился Василий Баранщиков к запыленному возку:

— Ваше благородие, господин честной! Батюшка! Дозвольте слово молвить!

Молодое безусое лицо, почти мальчишеское, выбритое, напудренное, но даже под слоем пудры веснушчатое, влажное от пота, обрамленное буклями седого парика… и пухлые губы, и вздернутый нос… Господи, молодой российский барин! С удивлением глядит на Селима. Еще бы не удивляться: турецкий янычар с каким-то ходатайствам!

Запинаясь, путая слова, Баранщиков умоляющим тоном попросил разъяснить ему дорогу к российской границе: мол, через какие города турецкие, молдаванские и прочие ездят господа курьеры в Петербург либо в Москву-матушку.

— Да на что тебе сие, братец? — в недоумении спросил молодой курьер.

Василий стоял уже под окошечком возка и мог говорить тихо.

— Извольте-с объяснить мне дорогу домой, сударь, ибо за мною, возможно, наблюдают, и времени на разговор в обрез у меня и у вашего благородия… Заставьте бога православного за вас молить, ежели живым домой доберусь! Коли будет на то ваша милость… Сирот ради, что дома обретаются в нищете, пока отец их здесь в плену погибает…

Из глаз Баранщикова брызнули слезы. Оба верховых казака приблизились и слышали последние слова. Их тронуло горе чужого человека в янычарской одежде.

— Ваше благородие, — проговорил старший из них. — Дозвольте мне по-простому, по-мужицки ему растолковать. Видать, человек-то российских кровей… Дозвольте поясню…

— Да нет, Романыч, как же ты ему растолкуешь, бог с тобой! Он и не упомнит всего, да и ты наврать можешь… Нет, нет, от сего пользы не будет, надо по-другому!..

Молодой человек, видимо, понял ситуацию правильно. Он говорил торопливо, нервно покусывая губу и решая мысленно, как же вернее помочь голубоглазому янычару с матушки-Руси.