Повесть о том, как

– Это ты тогда допустила большой сдвиг по фазе.

– Обманом дак. Зато был он при машинах, и я их всех изучила. Дай любой мотор, разберусь. Где жиклер, где форсунка. Всем владею. На мотоцикле хуже лешего гоняю. Уж я лапти драть не стану.

– Ой, Машка, зачем такая замашка?
– спрашивал Евланя.

Попели мы и песен, по одному куплету, чтоб больше вспомнить, потом пошли. На прощанье Маша заставила осмотреть гардероб.

– Найди на кофте хоть одну заплату. Не старайся. Милой-золотой, сейчас ведь сбирать-то больно добро. Это ведь не раньше. Раньше мешок да горшок, да лапти на ногах. Мне бы еще кто пальто старое отдал, и опять зиму живу. Иногда целое, неношеное отдают. Немодное дак. Беру со Христом. Мне и Аннушка говорила: бери.- Вдруг при слове "Аннушка" она вскрикнула: - Ой, ой, грех-то, грех-то на мне великий, неотмоленный.

– Но вы здоровая женщина, еще вполне могли бы работать,- посоветовал я.

– Ленюсь,- ответила Маша.

Было за полдень. Листья шуршали под нашими неуверенными шагами. По дороге легли, полежали. На темную воду реки снижались листья.

– Долг платежом красен,- сказал я Евлане, мигая и прищуриваясь, переняв за сутки привычку к цитатам.

– Красен, красен,- отвечал Еланя, понимая, куда я гну.

Мы загубили долю и Кирсеича и пошли к нему по задворкам, чтоб не встречать бабу Маню. Кстати, мы ей покупали конфет и пряников, но где-то каждый раз теряли.

Через какое-то время сосредоточенного пути мы достигли избы Кирсеича.

– Кирсеич,- приступил Евланя к объяснению,- так не так, а перетакивать поздно. Четвертинку твою мы опять не сберегли. Была б она хоть не стеклянная, а то все равно бы разбилась. Пойдем лично с нами, сам принесешь.

Но пойти в магазин Кирсеич не захотел.

– Тогда будем считать, что мы тебе долг отдали.

– Это не ваш долг, а мой подарок.

– Ты с утра снова придешь, вроде как спаситель, поправишь здоровье, поднесешь, но так поступали эксплуататоры, только потом это дело кончалось забастовками. Ты как пишешь: "эксплуатация" или "эксплоатация"?

– У меня больше нет ни капли.

– Доверяй, но проверяй. Есть такое правило, Кирсеич? Ты ж был большим начальником.- Так как Кирсеич отмолчался, явно недовольный нами, то Евланя сказал мне: - Будешь в понятых. Приступаем к досмотру. Пиши. "Такого-то года, такого-то сентября..." Какое сегодня?

– Это ж надо до чего дойти,- сказал мне Кирсеич, но я к нему в союзники не пошел:

– Вас, кажется, ясно спросили, какое сегодня число?

– А также предъявите уплату членских взносов в общество МОПР, в общество воинствую-щих безбожников. Приступаем.

– У меня ручки нет писать,- обнаружил я.- Михаил Кирсеич, дайте на минуточку?

– Что именно?

– Авторучку, ту, что утром подарил,- напомнил я, хотя напоминать было нехорошо, но многое списывает нам усыпленная хмелем совесть, может быть, отдыхающая в это время.

До Евлани дошел смысл моих слов. Он переспросил:

– Ручку подарил? Кирсеичу?

– Четырехцветную. Я напишу акт и верну, Михаил Кирсеич.

– Ты вооружил врага. Срочно уходим. Кирсеич, речь о тебе я начну словами: "До раннего утра горел свет в избе рабселькора..."

5

День, как было когда-то красиво написано и всеми грешными повторяется, угасал. Луна же, терпеливо дождавшись этого угасания, воскресала. Мы постояли у мостков и решили, что пить в деревне - только деньги переводить, на свежей воздухе хмель не берет.

– Чего ради я буду тут дом покупать?
– спрашивал я, а Евланя говорил, что у него ко мне будет одна просьба.

– Какая?

– Скажу перед смертью. Расставаться не хотелось.

– У меня сидит еще один карась, хожу подкармливаю... Зажарим?

– Опять на утюге?

– Утюг - это походно-полевые условия.

К этой верше пришлось плыть на лодке. Действительно, в сетке сидел золотисто-красный толстый карась. Краснота его была от торфяной воды. Вытащили, стало жалко. Я накрошил пряника в ладонь и покормил карася из рук. Затем отпустил.

Потом лежали на берегу, и это были не худшие часы в жизни - искали на небе созвездие, похожее на ковш, нашли, сориентировались и стали обсуждать проблему: ковш есть, а из чего в него наливать? Определили созвездие цистерны, она заняла все небо. Близнецы ей были крышкой. Рыбы - этикеткой. Созвездие Девы оказалось внутри и было зачерпнуто и выпито, но снова появилось и даже размножилось.

– Уж такое созвездие.

– Говорят, опасно лежать на земле, глупость. Земля оттягивает вредные токи из организма. Например, без чего нельзя прожить: без картошки или без яблок?

– Без картошки.

– То-то. А ведь она в земле.

Решили уснуть. Толку от нас никакого, никому не нужны. Легли ногами к востоку. На прощанье решили спеть. Но получилась только непечатная частушка с припевом. Мы ее с чувством повторили несколько раз.

Выкричались.

Евланя стал спрашивать меня, зачем я ходил тогда на рынок, в день нашего знакомства. Но я уже не помнил. Потом он стал благодарить, что я успел к его похоронам.

– Маша все обрядит, на тебя возлагаю достать селедки. Напиши на памятнике так: "Лежит здесь дурак: любил красно и зелено. И он же пьяница: любил горько и солено". Запомнишь?

– Разве у тебя будет памятник, а не крест?

– Я крест не заслужил. Ты селедку достанешь?

– Интересно, чего ты раньше молчал? Почему мы карася отпустили? Давно бы в селедку превратился. Еще где-нибудь сидит у тебя? Тебя когда хоронить?

– Пока не соображу. Ну, может, дети привезут. У меня детей много, не вам, нынешним, чета, только пить знаете, у меня семеро, великолепная семерка, вот столько, сколько звезд в ковше Большой Медведицы. У тебя есть столько детей?

– В смысле духовном или физическом?

– В любом.

– Нету.

– Да, милсдарь, не исполнили вы свой долг на земле.

– Покажи дорогу,- сказал я и стал вставать, чтоб немедленно идти исполнять долг.- Покажи мне семь девушек. За одну ночь тебя по количеству детей догоню. Я озарю свое поколение отблеском античности.

Евланя встал и махнул рукой на скошенное поле вдали. Было оно при луне как большое озеро, а скирды плыли по нему.

– Прямо. Не доходя налево. Там клуб. В одной половине студентки живут, приехали шефствовать, в другой танцуют. Музыка, слышишь, весь вечер гремит?

– А чего мы тогда глотку дерем?

Но не зря мы драли глотку, баба Маня, плохо видевшая, нашла вас по звуку. Повела домой. Я рвался за реку, она не пустила.

Евланя надменно говорил:

– Баба Маня, а лодки у причала. Баба Маня! А мы знаем, что ничего не знаем.

– У него этих пригоножек,- сказала баба Маня,- до Москвы пешком дойдут.

– Баба Маня,- говорил уже с кухни Евланя,- а я скажу тебе под тупым углом: гуд бай.

– А ты бы так все валиком и катился. Сколько уж с утра обернул?