Повесть о Зое и Шуре
Шрифт:
– Я пойду и предупрежу, чтобы не ждала.
– Нет, не могу. Взялся за гуж - так не говори, что не дюж. Она меня ждет заниматься, а я пойду на концерт? Нет, нельзя.
Так Зоя и не пошла слушать Чайковского.
– Ну и характер! Ну и характер!
– твердил Шура и в этом возгласе смешивались возмущение и невольное уважение к сестре.
ПОД НОВЫЙ ГОД
... Наступил новый, 1939 год.
Придя из школы, Зоя рассказала, что девочки в классе пишут друг другу новогодние пожелания. Записку с пожеланием надо сжечь, а пепел проглотить, как только
– Ну, уж и выдумали!
– фыркнул Шура.
– Глотать-то я, пожалуй, не стану, - засмеялась Зоя, - вряд ли это вкусно, а прочитать - прочту.
Она достала из кармана тщательно свернутую и заклеенную записочку, надорвала и прочла вслух:
– "Зоенька, не суди людей так строго. Не принимай все так близко к сердцу. Знай, что все почти люди эгоисты, льстецы, неискренние и полагаться на них нельзя. Слова, сказанные ими, оставляй без внимания. Таково мое пожелание к Новому году".
С каждым словом Зоя все больше хмурилась, а дочитав, резко отбросила записку.
– Если так думать о людях, то зачем жить?
– сказала она.
... К новогоднему школьному балу-маскараду Зоя готовилась с увлечением. Девочки решили нарядиться в костюмы национальностей, населяющих Советский Союз. Мы долго думали, кем нарядиться Зое.
– Украинкой, - предложил Шура.
– Глаза хорошие, брови подходящие - чем не чернобровая дивчина? Вышитая кофточка есть, юбка есть, надо только ленты и бусы.
А позже, улучив минуту, когда мы с ним остались вдвоем, Шура сказал мне:
– Вот что, мам: надо Зое купить новые туфли. У всех девочек в классе туфли на каких-то там каблуках - не очень высоких, а все-таки...
– Это называется на венском каблуке, - подсказала я.
– Ну да. А у Зои какие-то мальчиковые.
– В этом месяце не удастся, Шурик.
– Тогда мне не нужно новой рубашки. Я в этой прохожу. И не надо шапки.
– Твоя шапка уже давно ни на что не похожа.
– Мама, но ведь я мальчишка, а Зоя девочка. Девушка даже. Для нее это важнее.
И верно, для нее это было важно.
Помню, раз, придя домой, я застала Зою перед зеркалом в моем платье. Услышав шаги, она быстро обернулась.
– Идет мне?
– спросила она со смущенной улыбкой.
Она любила примерять мои платья и очень радовалась каждой пустяковой обновке. Никогда она не просила купить ей новое, всегда удовлетворялась тем, что я сама ей шила, но Шура был прав: ей это не могло быть безразлично.
Мы выкроили нужную сумму, и, горячо поспорив с нами, Зоя все же пошла и купила себе новые черные туфельки - свои первые туфли на том самом венском каблуке.
Новогодний наряд мы тоже "дотянули": были и бусы и ленты. Шуре выстирали и выгладили рубашку, повязали новый галстук. И мои ребята пошли в школу нарядные и оживленные. Я долго стояла у окна и смотрела им вслед.
Вечер был удивительно светлый и тихий. За окном медленно, нехотя опускались пушистые хлопья. Я знала, что, пройдя сквозь эту снежную тишину, Зоя и Шура с головой окунутся в пестрое, шумное молодое веселье, и от всей души
желала, чтобы весь новый год был для них таким же светлым, ярким, счастливым.... Вернулись они только под утро: в школе был большой маскарад, музыка и "танцы до упаду", как сообщил Шура.
– И знаешь, мам, мы играли в почту, и какой-то чудак все время писал Зое, что у нее красивые глаза. Правда, правда! Под конец даже стихами разразился! Вот послушай...
Шура стал в позу и, еле удерживаясь от смеха, продекламировал:
Ты такая ясноокая
Даже сердце замирает.
Вся душа твоя глубокая
Под ресницами сияет!
И мы все трое неудержимо расхохотались.
... К концу зимы выяснилось, что та самая девочка, которая в новогоднем пожелании написала Зое о людском эгоизме и неверности и о том, что на людей нельзя полагаться, перестала учить свою "подшефную" домохозяйку грамоте.
– Очень далеко ходить, - объяснила она групоргу Зое.
– И уроков так много задают, я не успеваю. Назначь кого-нибудь другого.
У Зои от гнева глаза были совсем черные, когда она мне рассказывала об этом.
– Я этого даже понять не могу! Нет, ты послушай: взяла и бросила! И даже не подумала, что этим она подводит всех, не одну себя. Какая же она комсомолка? Да, вдруг она встретит эту женщину - как она ей в глаза посмотрит? И всем в классе?
Сама Зоя за всю зиму не пропустила занятий ни разу. В какой-то из четвергов у нее отчаянно разболелась голова, но она превозмогла себя и все-таки пошла.
Мы с Шурой немедленно и в подробностях узнавали о каждом успехе Зоиной ученицы:
– Лидия Ивановна уже помнит все буквы...
– Лидия Ивановна уже читает по складам...
– Лидия Ивановна уже бегло читает!
– наконец с торжеством сообщила Зоя.
– Помнишь, она даже подписаться не умела. А теперь у нее и почерк становится хороший.
В тот вечер, ложась спать, Зоя сказала:
– Знаешь, мама, всю неделю хожу и думаю: что такое хорошее случилось? И сразу вспоминаю: Лидия Ивановна читать умеет. Теперь я понимаю, почему ты стала учительницей. Это и вправду очень хорошо!
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ
Осень 1940 года неожиданно оказалась для нас очень горькой...
Зоя мыла полы. Она окунула тряпку в ведро, нагнулась - и вдруг потеряла сознание. Так, в глубоком обмороке, я и нашла ее, придя с работы домой. Шура, вошедший в комнату одновременно со мною, кинулся вызывать карету "скорой помощи", которая и увезла Зою в Боткинскую больницу. Там поставили диагноз: менингит.
Для нас с Шурой наступило тяжелое время.
Долгие дни и ночи мы могли думать только об одном: выживет ли Зоя?.. Жизнь ее была в опасности. У профессора, лечившего ее, во время разговора со мной лицо было хмурое, встревоженное. Мне казалось, что надежды нет.
Шура по нескольку раз на день бегал в Боткинскую больницу. Лицо его, обычно открытое, ясное, становилось все более угрюмым и мрачным. Болезнь Зои протекала очень тяжело. Ей делали уколы в спинной мозг - это была мучительная и сложная операция.