«Повесть временных лет» как исторический источник
Шрифт:
Оставляя в стороне вопрос о существовании Древнейшего киевского свода, я считаю более корректным говорить о сочинении, которое, во-первых, несло на себе безусловный отпечаток работы «краеведа-киевлянина», что вместе с использованием лексемы «варяги» относит создание этого блока известий к первой четверти XII в., а, во-вторых, являло собой единый, ныне разнесенный по годовым статьям текст, в котором, наряду с другими интерполяциями, самой явной и крупной оказывается «Повесть об убиении Бориса и Глеба», разорвавшая единый рассказ о вокняжении Святополка под 6523/1015 г. Текст этот, как я покажу ниже, не был отграничен от предшествующего повествования об Ольге и Святославе, будучи связан с ним стилистически и структурно, тогда как расчет времени княжения, в чем легко убедиться, основан уже на «сетке лет», приобретенной ПВЛ значительно позднее.
Действительно, указание на сорокалетние княжение Ярослава соответствует времени от его первого упоминания в Новгороде (1014 г.) до момента смерти в 1054 г., оставляя читателя в неведении относительно того, что он делал и где был на протяжении 36 предшествующих лет. При этом выясняется, что в ст. 6522/1014 г. Ярослав назван всего только «посадником» («и такодаху вси посаднице новьгородстии, а Ярославъ поча сего не даяти» [Ип., 115]), вызывая вопрос: с какого же момента следует исчислять
Однако не будем забегать вперед.
Как я уже отмечал, история Владимира в тексте ПВЛ начинается не с его столкновения с Ярополком, а гораздо раньше. Впервые его имя упомянуто вместе с именами Ярополка, Олега и их бабки Ольги в «печенежской» новелле 6476/968 г., посвященной воеводе Претичу, где указано их нахождение «в Киеве» [Ип., 53]. Уже следующее упоминание Владимира в ст. 6478/970 г. выдвигает его на передний план, поскольку вся она посвящена его происхождению и причинам, по которым он стал новгородским князем («придоша людие новъгородьстии, просяще князя со-бе»). Одновременно с ним на сцене появляется его «уй Добрыня». Так впервые читатель узнает, что «Володимиръ бо бе от Малуши, милостьнице Ольжины, сестра же бе Добрыня, отець же бе има Малъко любчанинъ, и бе Добрыня оуи Володимиру» [Ип., 57]. Любопытно, что в отличие от Ярослава начало «княжеских лет» Владимира, согласно приведенной «росписи», приходится не на 6478/970 г., а только на 6486/978 г., который вообще ничем не отмечен в ПВЛ, заставляя предполагать, что и в данном случае перед нами такой же хронометрический сдвиг, как тот, что можно наблюдать в описании событий княжения Олега и Игоря. С другой стороны, здесь можно предполагать наличие последующих сокращений, в результате которых из текста исчезло описание событий биографии Владимира, предшествовавших его схватке с Ярополком и захвату Киева.
Подтверждением такой возможности служит упоминаемая в начале ст. 6488/980 г. история с отвергнутым сватовством Владимира к Рогнеде, дочери полоцкого князя Рогволода, помещенная между сообщением о возвращении Владимира в Новгород с «варягами» и его походом на Киев. Поскольку такая последовательность действий Владимира в исторической реальности представляется маловероятной (в этом убеждает развитие действия, когда, отправив к Ярополку его посадников со словами «Володимиръ вдеть на тя, пристраивайся противу битися», Ярослав «седе в Новегороде и посла к Роговолоду» со сватовством, после чего предпринимает военную экспедицию не на Киев, а на Полоцк), остается думать, что здесь мы имеем дело со следами значительного сокращения текста, излагавшего сюжет, хронологически предшествующий конфликту между Ярополком и Владимиром.
Правомочность такого заключения подтверждает ст. 6636/1128 г. Лаврентьевской летописи, находящаяся за пределами собственно ПВЛ [Л., 299–301], которая содержит более подробный и законченный рассказ о полоцком походе. Суть его в том, что, получив отказ при сватовстве к Рогнеде, дочери полоцкого князя Рогволода, «пришедшего из-за моря», Владимир со своим «уем Добрыней» подвергает разгрому Полоцк и беспощадно расправляется с родителями и братьями Рогнеды (по версии, сохранившейся в Лаврентьевском списке, перед этим он по требованию Добрыни насилует Рогнеду на глазах ее родителей [498] ). В такой ситуации весьма странной оказывается причина похода: Владимиру отказывает не Рогволод, а сама Рогнеда, «желающая Ярополка», хотя о каких-либо матримониальных притязаниях Ярополка к Рогнеде ничего не известно. Более того, в статье 6485/977 г. определенно сказано, что у него уже есть «жена грекиня», поэтому фраза о том, что «в се же время хотяху вести Рогънедь за Ярополка» [Ип., 64], вызывает естественное недоумение.
498
О противоречиях текста см.: Лихачев Д. С. Комментарии. // Повесть временных лет, т. II. М.-Л., 1950, с. 320–322.
Разобраться во всём этом помогает сопоставление «канонического» текста о полоцком походе в статье 6488/980 г. с его более полной версией, сохранившейся в Лаврентьевском списке, где главным действующим лицом оказывается не Владимир, а его «уй» Добрыня, а также фраза, что Владимир «седе в Новгороде и посла к Рогволоду Полотьску, глаголя: хощу пояти дщерь твою жене». Она заставляет думать, что первоначально конфликт между сыновьями Святослава возник не из-за притязаний Ярополка на абсолютную власть в «Руской земле», както инкриминировалось последнему, чтобы обелить Владимира в его притязаниях на Киев, а из-за отвергнутого сватовства Владимира к «Рогнеде, дщери Рогъволоже», которая в окончательной редакции ПВЛ становится матерью не только Изяслава, но и Ярослава [Ип., 67]. Между тем, в ошибочности последнего утверждения убеждает заключительная фраза рассказа о насилии над Рогнедой ст. 6636/1128 г. Лаврентьевского списка, из которой видно, что ее автор не считал Изяслава сыном Владимира, поскольку потомки Изяслава (Владимировича) — «роговоложи внуци» — противопоставлены им «Ярославлим внуком» («и оттоле мечь взимають Роговоложи внуци противу Ярославлим внуком» [Л., 301]). Из этого можно сделать ряд выводов, а именно: во-первых, рассказ о полоцком походе имел самостоятельное хождение в составе цикла рассказов о Владимире и Добрыне и лишь потом был адаптирован в состав ПВЛ в соответствии с замыслом «краеведа-киевлянина», следы работы которого явственно проступают во всех этих фрагментах; во-вторых, он возник не ранее XII в., поскольку речь в нем идет уже о «внуках» Изяслава и Владимира, но до обработки текста ПВЛ, поскольку в изначальном его тексте [Л., 299–301] отсутствует упоминание о «варягах», которых не знает предшествующий цикл рассказов об Ольге, Святославе и Олеге Святославиче.
Но
это еще не всё. Рассказ о сватовстве Владимира к Рогне-де, поставленный в связь с походом на Ярополка, оказывается анахронизмом в самой биографии Владимира, потому что описывает событие, которое должно было произойти вскоре после переезда Владимира с Добрыней из Киева в Новгород. На это указывает фраза, сохранившаяся в редакции Лаврентьевской летописи «Роговолоду держащю и владеющу и княжащю Полотьскую землю, а Володимеру сущю Новегороде, детьску сущу еще и погану» [Л., 299], от которой в Ипатьевской летописи осталось только слова «и седе в Новегороде» [Ип., 63], выдающие попытку очередного редактора сменить акценты мотивации отказа Рогнеды: в ПВЛ Рогнеда просто предпочитает Ярополка Владимиру, тогда как в первоначальном (лаврентьевском) варианте она предпочитала киевского князя «робичичу» («не хочю розути робичича, но Ярополка хочю» [Л., 299]).Установив первоначальную хронологию сюжетов (поставление Владимира новгородцам и «поимание» Рогнеды), можно вернуться к братьям Владимира, рассказ о которых полностью переработан «краеведом», если судить по «Свенельду» (который был воскрешен под Доростолом, чтобы послужить причиной конфликта и затем исчезнуть так же внезапно, как появился) и по характерным для этого автора топографическим уточнениям («город, рекомый Вручий», «и бяше мость чрезъ гроблю к воротамъ городнымъ», «и есть могила его у Въручего и до сего дни» [499] , «и стояше Володимиръ, обрывся на Дорогожичи, и есть ровъ и до сего дне», «и есть притча и до сего дне» и пр.). По-видимому, воскрешение Свенгельда потребовалось автору, чтобы объяснить существование «Свенгельдиця», убитого Олегом на охоте, а последующее нападение Ярополка на Олега — следствием проведенной Свенгельдом интриги. После этого «Свенгельд» окончательно выпадает из повествования, и в следующей новелле, принадлежащей уже истории Владимира, воеводой Ярополка выступает Блуд, заставляя думать, что, даже если схватка Ярополка с Олегом является историческим фактом, в ПВЛ мы находим ее сугубо литературное, т. е. не адекватное, отображение.
499
В качестве курьеза можно отметить, что, на основании ст. 6552/1044 г. о перезахоронении Ярополка и Олега, именно эту, проходную фразу А. А. Шахматов приводил в качестве доказательства работы летописца «до 1044 г.» (Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, с. 415), тогда как на самом деле она появилась много позднее, как и во всех остальных местах, «маркированных» лексемами «краеведа-киевлянина».
Вероятно, то же самое следует сказать и по поводу новеллы 6488/980 г., ибо трудно предположить реальность человека по имени «Блуд», единственной функцией которого является передача Киева и Ярополка в руки Владимира, чтобы дать повод автору начала XII в. разразиться обличительной тирадой по поводу «то суть неистовии, иже приимъше отъ князя или отъ господина своего честь и дары, ти мыслять о главе князя своего на погубление, горьше суть таковыибесовъ; якоже и Блудъ предастькнязя своего, приимъ отъ него чести многы, сь бо бысть повиненъ крови тои» [Ип., 65]. Вполне вероятная догадка, что весь этот пассаж, как и развертка сюжета, метили в кого-то из современников автора, не облегчает задачи исследователя отыскать в этом тексте отражение событий последней четверти X в., поскольку не только «варязи», но и «поставление кумиров», и картины «блуда» Владимира («бе бо женолюбець, яко и Соломонъ»), похоже, являются не историческими фактами, а только представлениями автора.
Так, у Владимира оказываются от Рогнеды четыре сына (Изяслав, Мстислав, Ярослав, Всеволод) и «две дщери»; от «гре-кыни» — Святополк; от одной «чехыни» Вышеслав, от другой — Святослав; от «болгарыни» — Борис и Глеб; кроме того, 800 наложниц в трех гаремах вокруг Киева — в Вышгороде, Белгороде и на Берестовом. Долгое время господствовало мнение, что изображение Владимира в качестве «сексуального маньяка» («и бе несытъ блуда, и приводя к себе мужьскыя жены и девици, растля я» [Ип., 67]) требовалось автору ПВЛ, чтобы тем ярче выделить его преображение после крещения («благодать»), а, вместе с тем, сопоставить его с Соломоном, представляющим «ветхий закон», который «мудръ же бе, а на конець погибе; сь же бе невегласъ, на конець обрете спасение» [Ип., 67]. Главным аргументом в пользу такого мнения, кроме уже приведенных цитат, было отсутствие подобных прецедентов у других князей, поскольку все они в ПВЛ предстают правоверными моногамными семьянинами, что не раз подчеркивалось исследователями.
Но это вряд ли верно. Помимо того, что сам Владимир оказывается «робичичем от Малуши» (от кого появились Олег и Ярополк нам просто неизвестно), наличие института наложничества и многоженства, с которым постоянно боролась Церковь на протяжении X–XI вв. у чехов, болгар, венгров и поляков, не говоря уже о прибалтийских славянах, отмечено во многих хрониках [500] , а о гареме «владетеля Матархи» (Тмуторокана) в XIII в. сообщал в своих записках известный монах Юлиан [501] . Поэтому можно считать, что в описании нравов Владимира сохранились реальные черты, вполне согласные с нравами той эпохи, хотя в отношении числа «гаремов» несколько преувеличенные. Стоит напомнить также, что на крайнюю распущенность Владимира указывал в своей хронике и его современник, архиепископ мер-зебургский Титмар, называвший его «величайшим сластолюбцем» и «прелюбодеем» [502] .
500
Успенский Ф. Первые славянские монархии на Северо-Западе. СПб., 1872, с. 165; Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956, с. 188–189.
501
Юлиан. «О существовании Великой Венгрии, обнаруженном братом Рихардом во время господина папы Григория IX» (Аннинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII–XIV вв. о татарах и Восточной Европе. // Исторический архив, вып. III. M.-JI., 1940, с. 78).
502
Thietmari Merseburgensis episcopi chronicon (далее — Thietmari chronicon), VII, 72 и 73 (Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX–XI веков. М., 1993, с. 140 и 141).