Повести и рассказы (сборник)

Прошло несколько дней, и у Ланжеро унесли сестру.

— Это ветер, — сказал Чевгун и отвернулся.

Ланжеро вернулся в дом. В углу было пустое место, где спала сестра. Ланжеро лег на ее место.

Утром Ланжеро проснулся и увидел, что рядом с ним лежит его большой брат.

— Подвинься, — сказал Ланжеро брату. Но тот не ответил. — Подвинься, — повторил Ланжеро и толкнул брата в бок. Но брат не двинулся. Рука его лежала на постели Ланжеро. Ланжеро тронул руку, попробовал ее поднять, по рука была тяжелая, холодная, словно рука чужого человека. Ланжеро отодвинул эту руку.

Днем Ланжеро прибежал с берега в дом. Брат лежал на том же месте. Пришли соседи и положили возле брата юколу, кусок вареной нерпы и горшок, в котором была мось, приготовленная из ягод и кетового жира. Но брат не тронул еды. Он лежал на спине. Ноги его были голые. Ланжеро стало жалко его ног, он их закрыл. Отец вытащил изо рта трубку, обтер слюну с чубука и положил трубку возле спящего.

— Зачем спящему мось? — спросил Ланжеро.

Отец ему не ответил.

— Отдай лучше ее мне. Я люблю мось.

Соседи встали, подошли к брату, подняли его и понесли.

— Ветер? — спросил Ланжеро.

— Ветер, — ответил Чевгун и усмехнулся.

Людей уносили и уносили. Каждый день отец куда-то уходил.

Сначала соседи унесли Чевыркайна, он был еще меньше Ланжеро; потом девчонку Аучхук, сестренку Чевыркайна, потом косоглазых детей Чевгуна, всех до одного. Как-то они подрались с Ланжеро и отобрали у него лодку-долбенку.

Когда их несли, Ланжеро долго бежал за Чевгуном. Чевгун уносил своих детей вместе с игрушками. Ланжеро думал, что Чевгун вернет ему его лодку.

В холодный день соседи пришли звать Водку, отца Ланжеро, чтобы он помог им нести их мать-старуху.

Скоро унесли и соседей, их несли отец и Чевгун.

— Ветер, Ланжеро, — сказал Чевгун. — Большой ветер.

Когда дошла очередь и до Чевгуна, когда Чевгуна понес на себе отец, останавливаясь и подолгу стоя на одном месте, когда отец вернулся без Чевгуна, Ланжеро заплакал, он понял, что скоро его вместе с отцом унесет большой ветер.

Дома на берегу были пусты. В домах гудел ветер, он подымал золу из очагов и носил ее из угла в угол.

Все стояло на своем месте. На степе висели торбаза, шляпа и штаны. Нары были не убраны. На столах стыла пища, в чайниках был чай. Казалось, хозяева вышли и скоро вернутся.

Ланжеро боялся заходить в чужие дома. Между домами было пусто. В том месте, где играли дети, не было никого. Валялся чей-то сломанный лук. На берегу лежали нерпичьи кости, весло и стояли нарты. Это были Чевгуна нарты.

Ночью выли собаки. Им было страшно. Они, должно быть, боялись, чтобы их не унес ветер.

Отец разбудил Ланжеро.

— Одевайся, — сказал он.

Отец уже был в зимней одежде.

В нарты Чевгуна он запряг чьих-то собак. Ланжеро знал, что у отца не было своих собак.

— Чьи это собаки? — спросил Ланжеро.

— Соседей. Я у них занял собак, а нарты у Чевгуна. Увезу тебя и верну им собак, Чевгуну — нарты.

— Зачем соседям собаки? Соседей унес ветер.

Отец промолчал.

Ланжеро в последний раз увидел свой дом на берегу, школьник и темные пустые дома соседей.

Над маленьким озером, покрытым снегом, над тем озером, возле которого летом играл Ланжеро с детьми Чевгуна, светила зимняя луна.

Оставшиеся собаки завыли, они просили, чтобы люди их взяли с собой. Но отец не хотел брать чужих собак.

Он увел Ланжеро в стойбище Нань-во, что на берегу Лангри — нерпичьей реки.

Глава вторая

В Нань-во жили старики. Самому старому из них исполнился сто один год. Звали его Чевгун-старший. У старика был молодой и веселый, словно чужой глаз. Другой глаз его давно умер.

Недавно Чевгун-старший женился.

— Женская жизнь короче пальца, — жаловался Чевгун-старший. — За мою жизнь у меня умерло восемь жен. Эта девятая.

Когда Водка с сыном своим Ланжеро приехал в Нань-во, он остановил собак у зимника Чевгуна-старшего.

— Привет тебе от младшего брата, Чевгун, — сказал Водка.

Водка сел.

— Брат твой Чевгун умер.

— Жить приехали?

— Жить.

— Живите.

Ланжеро не представлял, что на свете так много детей.

Детей в Нань-во никто не уносил. Не нужны они, должно быть, ветру.

Ланжеро рос и играл вместе с этими детьми. Это были толстые, веселые дети.

В стойбище приходил доктор — бороться с ветром. Зимой он прибегал на лыжах, летом подымался на лодке вверх по реке на шестах. Собаки, почуяв его, выли.

— Можно ослепнуть, — говорил доктор, входя в дом. — Как у вас грязно!

— Почему нельзя? — соглашались старики. — Можно.

С Ланжеро доктор смеялся, шутил.

— Ветер, говоришь, тебя чуть не унес. Это не ветер, а интервенты. О нефти и рыбе помнили, о людях забыли, о вас, гиляках. Не бойся, сейчас есть кому бороться с «ветром».

Доктора звали Иван Павлович.

Иван Павлович научил женщин стирать белье; засучил рукава и на глазах у всего стойбища выстирал свою рубашку.

Ивана Павловича в стойбище побаивались. Однажды он потребовал от мамок, чтобы они вскипятили как можно больше воды, и заставил вымыться все стойбище.

Чевгуну-старшему понравилась теплая вода. Он сидел в корыте, плескался, как ребенок, и, вздрагивая от удовольствия, шлепал себя по ягодицам, приговаривая:

— Эх, вода! Вот это вода. Никогда я еще не знал такую воду.

Его несовершеннолетняя мамка мыла эту замшелую спину, дряблые волосатые и сморщенные кривые ножки, ножки новорожденного.

Тело других стариков не доверяло теплой воде, трусило, словно это была не вода, а зверь.

Доктор ходил из зимника в зимник мыть упорствующих. Он был весь в мыльной пене.

После мытья он всех поблагодарил, а Чевгуну-старшему не пожалел, снял с себя и подарил новые кальсоны.

На него обиделся Низюн, богатый человек.

— Где это видано, — сказал он, — чтобы человека насильно мыли в теплой воде. Я сорок лет живу. Хочу — моюсь, хочу — не моюсь. Я хозяин своим предметам — своему носу, своим ушам, своей бороде. Не ты! На такое дело жаловаться надо. Где здесь власть?