Повести и рассказы

Алексей Иванович смотрел на жену снизу вверх и благостно улыбался.

– Не желаешь – не надо. Извини, родная… Только замечу: свою славу я еще до войны зацепил. Сам. И представь – удерживал.

Настасья, которая Алексея Ивановича тоже вдоль и поперек изучила, услыхала в его тихом воркованье нечто опасное, нечто, быть может, грозное, пахнущее бунтом на корабле, что заставило ее мгновенно сменить роль, перестроиться на ходу, выдать примиряющее:

– Сам, конечно, кто спорит?.. – и с легкой горечью: – Просто я думала, что была тебе помощницей, а выходит… – в душевном расстройстве махнула рукой, безнадежно так махнула, пошла из гостиной.

И Алексей Иванович всполошился, вскочил, догнал жену – она ему позволила себя догнать! – схватил за руку.

– Ну, не сердись, Настасьюшка, осел я старый… Сон мне приснился пакостный, ерунда всякая – «из раньше».

Настасья остановилась, повернулась к мужу, пристально посмотрела в его виноватые глаза, проверила: действительно ли виноватые, не ломает ли комедию? Потом поцеловала в лоб, как клюнула, сказала наставительно:

– Никогда не верь снам «из раньше». Они врут. И воспоминания тоже врут. Что было, то было, а все, что было – было хорошо.

– Очень много «было», – машинально заметил Алексей Иванович, имея в виду тавтологию в Настасьином афоризме.

А Настасья Петровна поняла по-своему:

– Верно, много. Но все – наше. Общее. Твое и мое… – и вдруг смилостивилась, пошла на уступку: – Хочешь, я опять Давиду позвоню, скажу, чтоб ничего не делал?

– Позвони, Настасьюшка, прошу тебя. Мне так спокойнее.

И Алексей Иванович почувствовал себя победителем.

Но вот вам парадоксы человеческой психики: Настасья Петровна тоже чувствовала себя победительницей. В самом деле, какая разница: видный, заметный, гениальный, талантливый? Все это – слова. А дело-то давным-давно сделано.

– Выходит, зря путешествовал? – ехидно спросил черт, когда Алексей Иванович, отсмотрев программу «Время», поднялся к себе и привычно умостился в кресле у письменного ветерана-работяги.

– Не зря, – не согласился Алексей Иванович, закуривая тайную вечернюю сигарету и пуская дым прямо в чертячью рожу. Но тот и не поморщился: дым для него – одна приятность. – Спасибо тебе, черт.

– За что? – черт искренне удивился. – Просил вернуть молодость, жаждал остаться на той полянке, а все ж воротился? Как-то не по-фаустовски получается…

– Прожитого не исправишь. А спасибо – за вновь пережитое.

– Как не исправишь? Ты же хотел разрушить музей…

– Поздно, черт. Силы не те, воля не та. Да и музей уже – не только мой.

– Значит, все будет по-прежнему: большой человек, повелитель бумаги?..

– Не трать зря иронию: я себе цену знаю. Сам утверждал: ты – это я. И наоборот.

– Вроде как больная совесть писателя?

– Больная, черт. Ты же вернул мне лишь те мгновения, которые и вспоминать-то больно.

– А приход Настасьи?

– Разве что это… Так она и сейчас со мной.

– Ну а не оставил бы ты ее у себя, ушла бы она тогда?

– Ничего бы не изменилось, черт. Она – это тоже я, только писать не умеет.

– Выходит, будем доживать?

– Много ли осталось?

– Верно, немного, – со вздохом согласился черт. – Только холодно у тебя в музее, – поежился, передернул плечами.

– Хочешь, я лампочку посильнее вверну? – заботливо спросил Алексей Иванович.

– Не надо. Дай-ка мне сигаретку, подымлю с тобой, – щелкнул пальцами – между ними возник синий огонек. Черт прикурил, затянулся, пустил дым кольцами. – А ничего табачок, приятный… Так что у нас там с погодой?

– Сам знаешь: циклон. Область низкого давления, обложные дожди, температура – шестнадцать по Цельсию.

– Совсем в этом году лета нет.

– И не говори! Одно расстройство…

Сигаретный дым плавал по комнате, внизу шептал телевизор, ветер раскачивал деревья в саду, космическая станция «Салют» совершала очередной виток вокруг дождливой планеты, где-то в созвездии Кита готовилась вспыхнуть сверхновая, свет от которой, если верить астрономам, дойдет до нас еще очень-очень не скоро.

Ряд волшебных изменений милого лица

«Что есть женщина?» – суперглубокомысленно думал Стасик Политов, выгоняя со двора поджарый «жигуленок» испанского цвета «коррида», нахально лавируя задом среди иных личных авто, по изящной дуге объезжая парадный строй мусорных баков, проскальзывая в опасной близости от стриженного по-солдатски, под ноль, тополя и газуя по Маленковке, а потом – дальше, туда, где вольно и плавно несет свои мутные воды древняя река Яуза.

«Что есть женщина?» – тоскливо и безнадежно думал драматический артист Стасик Политов и сам себе отвечал без запинки: «Женщина есть зло!»

У него имелись все основания к такому категоричному и в общем-то несветлому выводу. Он только что вдребезги разругался с двумя довольно близкими ему женщинами, а именно: с женой Натальей тридцати восьми лет от роду и дочерью Ксенией, восемнадцативешней девицей. Что послужило причиной ругани, мы еще узнаем, а пока, к слову, отметим, что заслуженный артист Стасик Политов вправе был задать себе такой философски вечный вопрос и так легко на него ответить, потому что всю сознательную жизнь поклонением его окружали разные женщины: красивые и не слишком, добрые и мегерообразные, молодые и увядающие. Нравился им Стасик Политов, вот и вся причина! Но он-то, он, хитрюга чертов, привык к идолопоклонству, дня без него не мыслил, идол, все выгоды в нем искал и, представьте себе, находил кое-какие. Но и об этом потом, потом…

А пока зафиксируем ваше внимание на том, как умело выводил он со двора свой морковный седан-люкс, как хладнокровно, с каскадерской удалью рулил между поименованными препятствиями, хотя, казалось бы, – необратимое влияние стресса, тяжелые последствия бытового конфликта… Но нет, нет и нет! Никаких последствий не наблюдалось. Бытовой конфликт не давил на психику Стасика как раз потому, что привык он к подобным, пусть даже бурным, но быстротечным конфликтам – дома, в театре, в одолженной на вечерок холостяцкой квартирке, в машине, на улице, в магазине, везде, везде. Вечно он кого-то не устраивал, что-то не делал или делал не то, забывал, опаздывал, придирался по пустякам, спорил не к месту и не ко времени – сплошной Недостаток, а не человек.

Именно так: Недостаток с прописной буквы, человек – со строчной.

И вот вам результат: Стасик плевать хотел на все претензии к собственной драгоценной персоне и вышеуказанным филвопросом задавался скорей всего по инерции, машинально. А может, то была фраза из роли горьковского Актера, которого Стасику предстояло нынче вечером изобразить?.. Нет, помнится, не говорил ничего такого Актер, не отвесил ему Алексей Максимович богатой реплики…

Но, кстати, по тому, кого играл Стасик на сцене, можно представить его театральное амплуа. А, соответственно, по театральному амплуа – внешность Стасика и даже некие туманные намеки на характер. А это значительно облегчает автору задачу: не надо писать, что герой, к примеру, был высок, строен, томен и так далее и тому подобное. Просто представьте себе Актера из бессмертной пьесы «На дне» – и точка. Но для полноты картины добавим существенную деталь: месяц назад Стасику Политову стукнуло ровно сорок.