Повести и рассказы
Шрифт:
— Ты слушай крику-то, — наставительно говорил Степану Ипат. — К самой Горелой подходить станем, так разве такие шиверы пойдут? Кипяток! Еще хлебнем морцовки-то.
Скоро у кержаков разговор перешел на другое.
— К дружку бы завернуть, — обратился Ипат к брату. — Не видать его нонче на берегу-то.
— Небось сам заявится, — отвечал Рябой.
— Про Горелую попытать.
— Сами увидим, занята аль нет. Нечего нам с ним разговоры разговаривать! — ворчал Рябой.
В это время близко от охотников за кустами яростно залаяла собака.
— Гляди вот, — закончил Рябой, — наверняк твой одноглазый дружок
— Твоя напала! — сказал Ипат Степану. — Запрети собаку.
Степан крикнул в кусты:
— Цыц, Пестря! Подь сюды!
Из кустов выскочил пестрый кобель. За ним показался приземистый человек с большим суком в руке, которым он отбивался от собак.
Степан вздрогнул так сильно, что горячий чай плеснул ему из кружки на руку: он мгновенно узнал вытянутую огурцом голову, одноглазое лицо в шерсти.
— Чай да сахар! — неожиданно тонким голосом пропищал черный волосатый рот. — Опять в наши края, дорогие гости? Сейчас только дымок ваш заприметил. Дай, думаю, дойду спрошу, не надо ль чего: провианту там, аль спирту? Надолго, поди, в тайгу-то? На осеновку, аль за одним и на зимовку?
— Беседуй, Нефёдыч, — прервал Ипат словоохотливого пришельца. — Провианту не потребуется, — с полишком брали. А вот поведай нам, соболь нонче доспел ли и какие артели вперед нас прошли?
— Можно и про соболя и про артели. Нам для хороших людей не жалко, — вкрадчиво говорил Одноглазый. Степан со страхом смотрел, как глаз его, маслено поблескивая, перебегая с охотника на охотника, остановился на нем.
— Зверь весь уже, слыхать, выкунел: и белка, и горносталь, и соболь. А промышленного люда тоже дивно прошло на белки. [23]
И на лодках заходят и на конях, слышь, заезды делают.
Охотники переглянулись. Рябой сердито сплюнул в костер.
Ипат будто равнодушно спросил:
— Которые и на Горелую забралися?
— На Горелую? Запамятовал я чего-то…
Степан видел, что Одноглазый хитрил, может быть, ждал еще вопроса.
Кержаки молчали.
23
Белки — снежные вершины гор.
Степан старался угадать: откуда взялся этот одноглазый, заросший шерстью, как зверь? Кругом на сотню верст безлюдная тайга. Что он делал там, на утесе? Отчего он всё знает в тайге? Почему он скрывает про Горелую, куда Ипат ведет свою артель?
Ответов на эти вопросы не было.
— Емельян Федосеич что же нынче не с вами? — расспрашивал Одноглазый. — Уж не вы ли, человек молодой, от него будете? — уставился он на Степана.
— От него в артель вступил, — ответил за Степана Ипат. — Занемог Емельян.
Одноглазый стал расспрашивать о деревенских делах. Отвечал ему Ипат.
Только когда охотники допили чай и собрались продолжать путь, Ипат сказал:
— Так ежели какая артель на Горелую станет пробираться, ты, Нефёдыч, скажи им, что-де мы там отаборились.
— От дурной! — притворно спохватился Одноглазый. — Совсем было из головы вон! Ведь на Горелую-то еще вчерась минусинские ребята прошли.
— Ястри тя! — прорвало вдруг рыжего Луку — Чего же ты, дьявол одноглазый, в прятки-то прикидываешься? Сам же ты туда их послал!
— Зачем
посылать, — степенно отвечал Одноглазый. — Сами пошли. «Нынче, — говорят, — зверь у нас кругом обловился, а у вас тут, наслышаны мы, на Горелой рясно [24] соболя родится».— Асмодей ты! — ругался Рыжий, сталкивая лодку в воду. — Своих на наше место поставил!
Одноглазый, словно не слыша, как его честят, ласково зазывал:
— Назад будете, нас не забудьте! Добрым людям всегда рады… Соболей продать или там спиртишка понадобится, — на всем ответ держим!
24
Рясно — обильно
— Ладно, — сказал Ипат и стал спихивать лодку. За первой лодкой спустили и вторую. Теперь берег был ниже, тянуть было ловчей, и лодки плавно шли вдоль пологого берега.
— Скажи ты на милость, Лука Фомич, — спросил Степан Рыжего, — и откуда это пугало в тайге взялось?
Во всё время пути кержаки почти не разговаривали со Степаном. Они считали его ниже себя: он ведь был новичок в тайге, к тому же от хозяина в артели и, значит, им не ровня.
Но в этот раз Луке самому, видно, не терпелось поговорить.
— С царской каторги беглый. На воле, слышно, харчевню держал, проезжих купцов чистил.
— Откуда он про тайгу-то всё знает?
— Зимовщик он здесь, «дружок», по-нашему. Место такое выбрал, — татарин ли, русский — всяк мимо него в тайгу заходит. Провиянт держит, самосядку. Одно слово — паук таежный.
Лука сердито налег на бечеву и продолжал, точно сам с собою, говорить:
— Нет, врешь, нас не опутаешь! Мы себе место в тайге найдем. Зубы поломаешь, волк!
— А на Горелой разве уж и места не хватит с минусинскими-то? — спросил Степан. Он слышал про Горелую, — на этой большой горе несколько лет уже как промышляла артель старика Емельяна.
— Сунься к им! — опять, словно про себя, сказал Рыжий. — Сурьезные ребята.
— Поглядывай! — крикнул впереди Ипат.
Лодки подходили к новой шивере. Река грозно гудела на перекате.
Степан вспомнил, как его давеча чуть не утянуло в бурлящий поток, и крепче перехватил шест. Разговор сам собою оборвался.
Уже стемнело, когда артель, натягиваясь из последних сил, дотащилась до удобного для ночевки места. Но и тут до смерти уставшим охотникам было не до разговоров. Кержаки только наспех обсудили, куда им теперь направиться, раз Горелая уже занята.
Решили идти протокой и стать на Кабарочьих Востряках.
Кабарочьи Востряки были те самые острые скалы, где Аскыр одолел кабаргу. Больше года назад Степан впервые встретился там с Аскыром.
Лето Аскыр провел спокойно.
Ни разу больше ему не случилось встретиться с человеком. Выстрелов тоже не было слышно. Тайга, как дикий зверь, зализывала свои раны.
На место убитых зверей и птиц народились новые звери и птицы. Черные плешины кострищ затянуло травой. Над пустыми местами, где люди срубили лесины, соседние деревья протянули свои густые ветви. В тени под ними пробился из земли жесткий мох. Мхом обросли еще свежие пни, мох скрыл под собою следы человеческих ног.