Повести и рассказы

Песок находился на солнечной стороне холма, где росли высокие сосны. Там охотно трудились не только малыши, но и ребята постарше. Издали холм, на котором вечно копошились дети, походил на настоящие горные разработки.

Здесь каждый находил себе занятие по вкусу. Из песка можно было сделать и железную дорогу и противотанковый ров, а у корней сосен — настоящую землянку; можно было испечь хлеб, смастерить куклу, построить город и даже выкупаться в песке.

Малыши работали лопатками, ведёрками, тачками, пускали в ход и коробки и простые дощечки, а иногда они здесь же играли в мячик, возили автомобили. Были у них и деревянные яйца и матрёшки. Здесь же происходили дискуссии по важнейшим вопросам жизни. Так, например, когда окончилась Отечественная война, сразу был поставлен на обсуждение вопрос о роли пап в этой войне. Первым выступил Юра. Он сказал:

— Мой папа побил много-много фашистов!

— А мой папа побил столько, и ещё столько, и ещё столько! — тут же заметил Боря, показывая руками на деревья и на холмы вокруг.

— Мой папа побил всех фашистов и там, и там, и всюду! — объявил Сеня.

Независимо от того, помнил он своего папу или нет, каждый из малышей находил нужным выступить с таким заявлением. Все они имели право высказываться по военным вопросам, так как у каждого из них было военное прошлое. Это прошлое относилось к тому времени, когда им минуло по году или по два.

Сохранились ли у них какие-нибудь воспоминания о тех днях? Остались, конечно, впечатления, и даже очень яркие, да только неосознанные, никак между собой не связанные. Юра, например, хорошо помнит, как горели хаты, но он не знает, что в одной из этих хат сгорели его мать, бабушка, сестра и брат. А Боря помнит лес, помнит, как бежали люди, что-то кричали, стреляли, но не знает, что он был найден в том же лесу возле убитой матери. Сеня помнит только, как мама везла его на саночках и ему было очень весело. Даже у ветерана Алёши, в которого фашист стрелял из револьвера (у него ещё до сих пор остался на щеке шрам от раны), — даже у этого солидного и рассудительного Алёши ничего не осталось в памяти, кроме каски немца и его чёрных усиков.

Когда дети слышали разговоры о взятии нашими войсками какого-нибудь города, каждый из них думал, что это, главным образом, дело рук его папы. И вот война окончилась. Каждый мог ждать приезда отца.

Первому посчастливилось Серёже. Никто ничего не видел и не знал, как вдруг тётя Катя вместе с няней начали разыскивать и звать его.

— Серёжа, иди сюда! К тебе папа приехал!

Тот как вскочит с места, как побежит! А за ним и Юра, и Алёша, и Максимка. Серёжу тётя Катя взяла за руку и повела за собой. Остальные дети шли позади.

Тётя Катя вошла с Серёжей в столовую, подвела его к человеку в военной форме и сказала:

— Вот он, ваш сын!

Военный схватил Серёжу на руки, стал его целовать, гладить по голове и всё приговаривал:

— Ишь ты, какой молодец стал! И узнать нельзя!

Серёжа стеснялся и ничего не говорил. Он только хитро-хитро поглядывал одним глазком на теснившихся в дверях товарищей. Он знал, что все ему завидуют, и гордился. Видно было, что мальчику очень хочется сказать: «Ага!»

Но тут тётя Катя велела ребятам отойти от дверей:

— Идите-ка, дети, играть. Не мешайте здесь. Будьте хорошими!

Максимка был хорошим мальчиком. На него никто не жаловался, его хвалили и тётя Катя и няня Настя. Максимка старательно ел тогда, когда ему совсем не хотелось есть, и тихонько лежал, когда ему вовсе не хотелось спать. На слова тёти Кати он сразу откликнулся:

— А я не запачкался! — и показал на свой синий в полоску халатик. Из кармана у него выглядывал белый носовой платок, а из носа — светлая капелька: встретиться им всё никак не удавалось.

— Знаю, что Максимка хороший мальчик! — сказала тётя Катя. — Ты только нос вытирай. Платочек о нос можно пачкать.

Максимка неловко, обеими руками вытянул платочек, сдвинул им капельку под носом и кое-как засунул его обратно в карман.

На следующий день на «горных разработках» Серёжи не было — он уехал со своим папой.

— И мой папа вчера приедет! — решительно заявил Юра, будто он только что получил телеграмму.

Но тут же его опередил Владик (отец Владика погиб под Севастополем):

— А мой папа приедет завтра и привезёт мне ружьё!

— А мой папа привезёт мне самолёт! — выкрикнул Сеня. — И я на нём буду кататься.

Эти слова услышал Толя. Ему было восемь лет, и он считал себя вполне зрелым человеком. Он помнил отца и мать.

Толя понимал всю несостоятельность ребяческих рас-суждений Сени; он насмешливо заметил:

— На твоём самолёте не полетишь: он игрушечный. Мне вот папа купит настоящий велосипед, на котором можно кататься.

Тут и Максимка почувствовал, что дальше молчать нельзя. Нужно спасать и собственное достоинство и честь своего отца. Выпрямившись во весь рост, он торжественно произнёс:

— А мой папа привезёт мне корабль!

Ребята притихли. Тут уже ничего не скажешь.

Юра понял, что остался далеко позади, но не растерялся и крикнул:

— Мой папа привезёт мне сто кораблей!

— А мой — тысячу! — возвестил Алёша.

Кто-то бросил даже слово «миллион».

Последние выступления не произвели, однако, никакого впечатления. Ораторы и сами не верили в свои слова, а говорили просто так, чтобы не уступать другим.

Подобные разговоры возникали довольно часто, в особенности тогда, когда в детском доме и на самом деле появлялся чей-нибудь папа. Таких случаев в течение лета было три. За ребятами приезжали ещё иногда мамы или тёти. Но их приезд не вызывал таких толков, как приезд героя-папы. Поэтому неудивительно, что каждому больше всего хотелось похвастаться своим папой. Мечтали об этом и Владик, и Максимка, и ещё многие из тех, чьи отцы погибли под Сталинградом, Будапештом, Берлином… Ребята этого не знали и знать не хотели, даже если бы нашёлся человек, который решился бы им всё рассказать.

Однажды (дело было в августе) на дороге, ведущей со станции, показался военный. Через левую руку у него была перекинута шинель, в правой он нёс чемодан. Издалека видно было, как блестят у него на груди ордена и медали.

Максимка охотился в это время в уголке сада за необыкновенным золотым жуком. Но как только он увидел идущего к детскому дому военного папу, он забыл про жука.

А может быть, этот папа — уже его, Максимкин?

Дорога в детский дом проходила вдоль сада, у самого забора. Максимка, рискуя обжечься крапивой, просунул голову между досками и стал жадно следить за приезжим, который всё приближался; он так быстро переставлял ноги, что только сапоги поблескивали.

Военный был плечистый и очень высокий — если бы Максимка стал рядом, то был бы не выше его сапог. Лицо у военного — светлое, ласковое. На груди блестят ордена и медали. Максимка не мог оторвать от него глаз. Но как узнать, его ли это папа? А может, папа сам узнает Максимку?…

Мальчик старался как можно дальше просунуть голову в щель забора. Лицо его выделялось среди крапивы и лопухов, как белый цветок. Глаза горели, словно угли. И такой призыв был в этих глазах, что большой дядя остановился бы и в том случае, если бы они смотрели ему в спину.