Повести и рассказы

Мы вышли на свежую, как весна, улицу, освещенную двойной цепочкой электрических огней. Высоко над селом стояла луна, между избами громко скрипел снег, был слышен топот, девичьи смешки. Мы зашагали к сельсовету. У большой избы в полосе света, отброшенной из окна на снег, стоял грузовик. Мы обошли машину. В кузове на горе мешков, пряча руки в рукава, сидели женщины в платках.

— Куда идет машина? — властно осведомился Панкратий Савельевич.

— В Большую Речку, — ответили сверху несколько голосов.

— Где шофер?

И тут мы увидели Лешу. Он стоял позади грузовика, опираясь на длинные лыжи.

— Машина перегружена, еще раз тебе объясняю, — раздраженно говорил ему приземистый человек в светлом полушубке. — Сгони вот баб, попробуй, — тогда можешь располагаться.

— А прощаться? Забыл? — Панкратий Савельевич подошел к Алексею. — Душа из тебя вон!

— Не прощайся. Он завтра уедет, — весело сказал шофер.

— А мы еще посмотрим!

— Это кто — дядя Панкрат? Тогда другой разговор.

— Кто бы ни был!

Панкратий Савельевич оглядывался во все стороны. Он кого-то искал. Вдруг он быстро шагнул за спину Алексея. Даже побежал по снегу, догоняя кого-то в белом платке с кистями. Через несколько минут он вернулся.

— Вот что, — резко сказал он шоферу. — Ты, дорогой мой, можешь ехать. Раз такой разговор — заводи, и до свиданья.

— Дядя Панкрат! — растерянно заговорил шофер. — Я же не знал. Дядя Панкрат!

— Раз такое дело — поезжай. Просить, молить — это не наше дело.

— Так я посажу! Пускай садится!

— Леша, ты уедешь утром! — еще громче сказал механик. — Раз такое дело, я сейчас иду в гараж к совхозной полуторке. Хоть я и не спал, конечно, три ночи. Но валяться в ногах — это не наше с тобой дело.

Панкратий Савельевич закончил свою речь, повернулся спиной к удивленному шоферу, взял Алексея под руку и отвел в сторону.

О чем они говорили, я не слышал. Механик отобрал у Леши лыжи. Было слышно, как дядя Панкрат приказал ему: «Ступай!» После этого Панкратий Савельевич подошел ко мне.

— Катюша-то плачет, — тихо сказал он. — Похоже, что я вовремя здесь оказался. Ну что ж, пошли к гаражу?

Шофер, которого я видел днем у избы механика, спал, завернутый в тулуп, в кабине своей полуторки — около гаража. Панкратий Савельевич открыл дверцу и нажал кнопку гудка. Тулуп зашевелился, круглая голова приподнялась над овчиной.

— Делом, делом надо заниматься, а не спать, — резко сказал механик. — Ну, что смотришь? Вылезай, говорю, мотор разбирать будем. Устраивает это тебя?

Он отпер ворота гаража, распахнул их, зажег электричество. Втроем мы налегли на кузов, раскачали машину и вкатили на деревянный пол под церковные своды.

— Что стал? Спускай масло, полезай под картер! — крикнул дядя Панкрат шоферу.

Тот, наконец, понял все, засмеялся и побежал вокруг машины. Его длинные ноги вылезли из-под грузовика, изгибаясь, упираясь в пол: он начал отвинчивать болты.

Через полтора часа чугунное днище картера уже стояло на полу около грузовика, рядом с головкой блока. Панкратий Савельевич держал в коричневых от масла руках поршень с шатуном и качал головой.

— Бить тебя надо, дурья голова. Кто же так ездит? Ты ерша со дна моря достань — сразу вся внутренность наружу выскочит. Давление не то. А мотор? Две тысячи оборотов дал — вот он и пошел вразнос. Водитель! Бери вон паяльную лампу…

Дядя Панкрат неожиданно умолк и поднял голову прислушиваясь.

— Вроде шел кто-то. А, ребята?

В час ночи мы все стояли вокруг стола, на котором возвышалась печурка, сложенная из кирпичей. Фиолетовое пламя паяльной лампы ревело и рвалось, омывая черный тигель. Панкратий Савельевич — я впервые увидел его в очках — собирал головку шатуна. Он положил шатун на стальную плиту. Затем зачерпнул большой ложкой из тигля и стал лить блестящий, как ртуть, металл — туда, где был подшипник. Худая щека его дергалась, он был увлечен работой. «Механик — то же, что врач», — вспомнил я.

Когда баббит застыл, Панкратий Савельевич погасил лампу, взял шатун и вышел из гаража. Далеко, за несколькими стенами, запел электромотор. Потом мотор умолк, и механик вернулся, на ходу рассматривая серебристую внутренность подшипника.

— Никто не приходил? — спросил он.

— Нет, товарищ механик, — ответил удивленный шофер. — А что?

— Ничего. Радуйся, водитель! Шабрить будем!

И вдруг сзади него раздался знакомый басок:

— Можно?

На пороге стоял Леша.

— Ты что ж, не спал? — механик посмотрел на него поверх очков.

— Не спится, дядя Панкрат. Давай что-нибудь поделаю.

Леша взял у механика шатун. Проворными пальцами развинтил головку, полез под грузовик, подвигал, покачал шатуном, потом вылез и молча пошел в глубь гаража, за грузовик — к тискам.

— Все помнит. Как будто вчера здесь работал, — заметил дядя Панкрат, садясь на стол. — Так и знал, что придет, — тихо добавил он. — На что хошь мог бы поспорить.

Он достал кисет, и мы закурили.

— Дрянь табак, — сказал механик, прислушиваясь к скрипу снега за воротами. — Вот мне сейчас принесут — то будет табак.

Я уловил особенные нотки в его голосе. Я понял его. Мы умолкли и минут двадцать сидели, прислушиваясь, и все эти двадцать минут снег пел на улице на разные лады.

— Вот, сказал вдруг механик, светлея. — Табачок бежит.

Сначала я не мог ничего разобрать в тихом хоре снежных ночных голосов. Потом мне показалось, что где-то на краю села тоненькая пилка быстро распиливает снег. Это были торопливые шаги. Они быстро приближались.

Вот снег захрустел около гаража. Ворота приоткрылись. Вошла Катерина Матвеевна, румяная от быстрой ходьбы. В руке у нее был мешочек из пестрого ситца.

— Отец нарезал или сама? — весело спросил дядя Панкрат.

— Сама. Отец спит, — девушка быстро взглянула по сторонам. Нет, никого она не увидела, кроме нас троих.

— Посиди, Катерина Матвеевна, — глядя на нее, Панкратий Савельевич все время улыбался. — Турбинка-то готова. Какой краской красить?

Девушка села около него на стол. Она прислушалась и медленная краска залила ее лоб и виски.