Повести моей жизни. Том 2

— И всех их, как вас, сцапали на родине и повезли в тундры! Разве можно было думать, что Третье отделение успокоится оттого, что люди сами уехали? — укоризненно ответил лежавший на траве рядом с Александром Михайловым Адриан Михайлов, которому предназначалось быть кучером при предстоящей попытке освобождения. 

Наступило молчание. 

Палящий солнечный жар мало-помалу начал уменьшаться. Было совершенно тихо. Длинная полоса пыли потянулась по дороге за проезжающей телегой и, казалось, не хотела с нее сойти. Хорошо нам было сидеть на опушке леса и слушать друг друга. 

Прошло несколько дней в ожидании. У нас все было давно готово: и экипаж, и верховые. Дорога была обследована, и общий ее характер оказался не совсем благоприятным для наших целей. Широкая ровная степь без кусточка или холмика расстилалась на необозримое пространство. Ни одного значительного оврага, где можно было бы устроить засаду. Но, как бы то ни было, нам оставалось только ждать известия и выезжать. А жизнь кругом нас шла так спокойно, и сами мы наконец так привыкли к праздности, что мне начало казаться, будто никого никогда к нам не привезут. 

И вдруг, как вспышка яркой зарницы в тихую летнюю ночь, пришла к нам условленная телеграмма. 

— Вчера вечером они выехали из Петербурга! — прибежал ко мне рано утром возбужденный Александр Михайлов. — Значит, сегодня будут уже в Москве, а послезавтра утром у нас! — воскликнул я, мысленно сосчитав время. 

— Да! Если не остановят в дороге. Везут четырех в арестантском вагоне. Кто бы это мог быть? 

— Конечно, осужденные на долголетнюю каторгу: Ковалик, Войнаральский, Мышкин, Рогачев. 

— Да, — прибавил он, — я сам так думаю. Кого-то удастся нам отбить? Повезут их порознь, и всех освободить нам будет невозможно. 

Он начал ходить из угла в угол, задумавшись. 

— А знаешь! — сказал он мне. — Придется употребить в дело только форму армейского офицера, которую сделал себе Баранников. А жандармская так и останется у тебя в сундуке в добычу жандармам, когда они нагрянут в твою квартиру. 

— Почему? 

— Фроленко ни за что не хочет одеваться в жандармский мундир, говорит: «Стыдно!»

Мы засмеялись. 

— А что, твоя офицерская вдова, — спросил вдруг Михайлов, — очень болтлива? Конечно, сейчас же все выболтает, как только догадается после огласки дела? Ведь она опишет твои приметы жандармам. 

— Не знаю. Она, конечно, страшно испугается. Но я думаю, что и без нее прохожие по улице скажут, что тарантас, похожий на тот, в котором было произведено нападение, выехал именно из их переулка, а в нем нетрудно будет найти и ее квартиру. Тут все одни заборы, кроме ее дома. Тогда и она попадет в историю. Мне ее заранее очень жалко. 

Он посмотрел на свои часы и ушел. А я пошел пить чай к хозяйке. 

«Выдаст или не выдаст?» — задавал я себе мысленно вопрос, смотря на нее, когда она, улыбаясь, наливала мне чай с вареньем и старалась снова завести флиртовый разговор. 

Мне не верилось, что она опишет мои приметы. Но кто ее знает? Я с ней ни разу не говорил о политике. Интересы дела не позволяли мне радикальничать здесь. 

Длинными показались мне и моим друзьям эти последние два дня. Между нами всеми образовалось как бы беспроволочное телеграфное сообщение. Каждая новая телеграмма в каких-нибудь полчаса делалась известна нам всем, несмотря на разные места нашего жительства. 

Наконец вечером Александр Михайлов влетел бомбой в мою комнату. 

— Сегодня в третьем часу ночи, — сказал он мне, — они приедут! Будь одет уже к двум часам утра. 

— Буду! 

— Надо выехать на дорогу заблаговременно! Не проспи! 

— Как ты можешь это подумать! — воскликнул я с обидой. 

Михайлов побежал к другим. Я лег в постель, положив перед собою коробку спичек, чтоб смотреть на часы время от времени и отдохнуть перед предстоящей бессонной ночью. Я действительно ненадолго задремал, так как очень устал благодаря сделанному мною в тот день исследованию всех дорог в окрестностях Харькова, причем я и Квятковский совершили большое путешествие верхами. Но уже в первом часу ночи я проснулся от какого-то внутреннего толчка, предупреждавшего меня, что я должен быть наготове к чему-то важному, и с этого момента не мог заснуть вплоть до рассвета, который в июне начинается в Харькове очень рано. 

Я поднялся с постели и оделся, как только получил возможность видеть предметы за своим окном, и стал ожидать приезда за мной товарищей. Вскоре под окном показалась высокая, несколько полная фигура Александра Михайлова в летнем светлом пальто и спортсменской шапочке. Быстро вскочив с подоконника, я бросился к двери и впустил его. 

— Ну что? 

— Все готово. Опасаясь, что их (т. е. всех осужденных товарищей) могут высадить не на пассажирской, а на товарной станции, вдали от города, и увезти оттуда, Квятковский и Баранников отправились туда и залегли за насыпью в кустах, вооружившись на всякий случай боевыми револьверами. Пойдем пока ко мне, чтобы сейчас же узнать, что нам делать. 

Я быстро накинул пальто, и мы вышли на улицу. 

Шел сильный дождь. Грязь была невообразимая. Придя к Михайлову, мы прежде всего увидели там Перовскую и Розу. 

— Еще никого нет, — шепнула нам последняя, и мы все вместе провели более получаса в томительном ожидании. 

Наконец после трех часов утра в ставень одного из наших закрытых окон раздались три условных удара. Роза побежала и открыла калитку. К нам вбежал Квятковский и отрывисто сказал: 

— Приехали! 

— Где они теперь? — спросила его Перовская. 

— Мы видели, как поезд с арестантским вагоном, на площадке которого стояли жандармы, прошел мимо товарной станции к вокзалу. Мы бросились туда и видели, как двоих в сопровождении здешнего полицеймейстера и жандармов отправили в тюремный замок, а остальных двоих — в контору вольнонаемных почт, очевидно, для немедленного отправления по назначению. Баранников, дежуривший у вокзала, уже убежал закладывать лошадей. 

— Беги и ты к себе! — обратился Квятковский ко мне. — Они будут у тебя через несколько минут! А я сейчас же еду с Медведевым верхами на Змиевскую дорогу. 

— А вдруг их повезут по Чугуевской дороге? — заметила Перовская. 

— Нет! Чугуевская тюрьма наполнена исключительно уголовными, а в Змиевской есть еще несколько свободных камер для политических, — заметил Михайлов. — Наверно, повезут туда. 

Мы оба быстро вышли и почти прибежали в мою квартиру. Там никого не было, но не прошло и пяти минут ожидания, как в переулке перед моими окнами показалась бричка, запряженная тройкой лошадей. На ее козлах в кучерском костюме сидел Адриан. Баранников в офицерском костюме находился на заднем месте и рядом с ним сидел Фроленко в виде его денщика.