Повести о космосе (сборник)

Я хихикнул.

– Что?! Не слышу?!

– А как же замок?

– Какой замок, красный ты носач?!

– Плавающий. Плавающий замок. И звездолет. Забыла? Я – твой звездолет и четыреста четыре свитка древней поэзии.

Будь на ее месте человек, после таких слов он бы меня точно прикончил. Ради красоты жеста.

Но для Ресту–Влайи аргумент был выбран оптимально. Ее свирепость сразу же пошла на убыль.

– Ты сын триедино совокупляющейся самки, – проворчала она. – Зачем ты на меня напал?

– Я на тебя не нападал, дочь дуры, а убирал твою башку с директрисы огня. Первый шаровик был твой. И, как ты могла заметить, не вполне обычный шаровик.

– А это был не вполне обычный человек? – она махнула рукой в сторону Байонса.

– Не вполне.

– У вас таких много?

– Предостаточно, – я через силу ухмыльнулся, на самом деле мне было тошно.

– Пожалуй, вы можете выиграть войну, – рассудительно заметила Ресту–Влайя. – И все–таки, ответь: на меня еще нападения будут?

– Не могу тебе сказать. Думай сама.

– Я понимаю. Сейчас ты огорчен гибелью своего товарища и не хочешь говорить. Можешь оплакать его.

Я не возражал.

Он все–таки был моим солдатом. Проклятая война.

В этой истории с Байонсом было много странного. Можно сказать: сплошные странности. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что полковник разведки в моем лице может все. Даже объяснить необъяснимое.

Первая причина, по которой Байонс–активант мог превратиться в Байонса–человека, была тривиальной: окончание отпущенного времени стабилизации Кванта Аль–Фараби. Величина это произвольная, регулировать ее наши биотехнологи так толком и не научились. То есть можно было предположить, что охлаждение Байонса случайным образом пришлось на те самые секунды, когда Ресту–Влайя размахивала топором. И никакой причинной связи между этими событиями нет.

Вторая гипотеза основывалась на том, что причинная связь есть. Выстрел из лучемета на максимальной мощности, удар топора и (вот что важно) контакт Байонса–активанта с моим кольцом–катализатором на железке топора – роковыми стали именно эти события все вместе или какое–то одно из них.

Пока я размышлял и копал могилу, Ресту–Влайя занималась вот чем. Она с видом следователя из военной прокуратуры разгуливала по, так сказать, месту происшествия и что–то вымеряла. И шагами, и лазерным дальномером. Еще она внимательно рассматривала глубокие звездообразные ожоги, оставленные на стволах деревьев шаровыми молниями.

Наконец она остановилась прямо надо мной и осведомилась:

– Это что за ямка?

– Могила.

– Вспомнила. Вы хороните своих в земле. Руками ты будешь копать до зимы.

– У высокородной есть другие предложения?

– Если бы работал лучемет, были бы. Но я тебе и без лучемета помогу.

Она вытащила из своего костюма приборную панель, при помощи которой собиралась управлять шаровыми молниями.

– Не жалко?

– Игрушка. Дома таких много.

Ее импровизированная лопатка оказалась на удивление производительной. Мы управились довольно быстро. Правда, могила получилась неглубокой и ее сразу залило водой.

– Мой синтезатор тоже можно похоронить, – некстати брякнула она.

– У меня нет настроения для шуток.

– Ты не понял. Нам теперь нечего есть. А тебе скоро станет нечем дышать.

– Боже мой…

Мне на мгновение показалось, что вот, вот она, ирония судьбы! Байонс все–таки убил меня, полковника–предателя, хотя вовсе и не так, как рассчитывал. Что ж, то–то его душа посмеется.

И тут же, подумав о Байонсе, я осознал, что его останки – это не только тело, но еще и скафандр!

А в скафандр встроен фильтр, который способен жрать местную углекислоту хоть целую неделю, выдавая вполне сносный воздух – правда, почти без азота, но кому он нужен?.

При первом, поверхностном осмотре, я обратил внимание только на то, что скафандр Байонса располосован осколками. Мой сержант, судя по всему, успел надеть кольцо–катализатор, будучи уже тяжело ранен. (Применительно к активанту корректнее сказать – поврежден.)

К счастью, его фильтр, в отличие от моего, оказался цел и невредим.

– Вот эта штука поможет мне дышать, – сказал я Ресту–Влайе.

– Судьба тебя любит.

– Тебя тоже.

Я имел в виду, что выстоять против активанта это нечто большее, чем везение.

Поняла она меня или нет – не знаю.

Когда мы похоронили Байонса, Ресту–Влайя прикоснулась к моему локтю и сказала:

– Я все проверила. Ты был прав. Твой солдат действительно имел возможность убить меня.

– Стал бы я врать.

– Выходит, ты спас мне жизнь. Зачем?

– Это невозможно объяснить. Единственное, что могу тебе сказать – не от большой любви к тойлангам.

– Хорошо. Давай отдохнем четырнадцать тиков и пойдем дальше.

– Годится.

Не глядя под ноги (везде были лужи, выбирать не приходилось), я лег на спину и сладко потянулся. Ресту–Влайя последовала моему примеру.

Я лежал сперва с открытыми глазами, потом прикрыл их, потом начал впадать в блаженную дремоту. Но полноценно отдохнуть Ресту–Влайя мне не дала.

– Хочу спросить, – сказала она.

– Изволь.

Я приподнялся на локте.

– Что это такое?

Она похлопала себя по поясу. Там в числе прочих трофеев висел мой инъектор.

Все военные знают наизусть правила поведения в плену у инопланетян. Разрешается назвать свое имя, пол, биографические и биологические данные (например: дышу кислородом, питаюсь молоком). Разрешается говорить на общие темы, выставляющие Сверхчеловечество миролюбивой и толерантной расой. Все, что касается вооруженных сил – секретно. Технология – секретна. И еще: история человечества до двадцать второго века – секретна.

Вопрос Ресту–Влайи насчет инъектора был явно технологическим. Отвечать на него я вроде бы не имел права.

Ну а с другой стороны – невежливо отказываться от беседы. Невежду тойланг и пристрелить может.

– Это устройство предназначено для того, чтобы вводить в кровь различные химические препараты, – ответил я.

– Целебные?

– Да… Целебные.

– Чувствую, ты говоришь неправду, – с этими словами Ресту–Влайя сняла инъектор с пояса и взвесила его на своей шестипалой ладони.