Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)
Шрифт:
Встреча с Андреем не удалась. Разговор произошел почти на ходу, в скачущем телефонно-телеграфном стиле.
— О! Андрей! Ты приехал?… Здравствуй, здравствуй! — сказала Лиза. — Извини, что так сложилось. Вызвали, понимаешь, на трассу. Ты давно в Весьегонске? Да что ты говоришь!… Но ты все видел в Весьегонске? Все, все? И новую школу, и цветники, и обрыв? Ну как? Какое у тебя впечатление?… Приятно слышать. Я рада, что понравилось. Жаль, Леша не видал. Я к вечеру освобожусь. Андрей, — покажу тебе город еще раз… Почему? О! Уезжаешь? Нет, честное слово, мне очень жаль… Хотя на следующей неделе
Впрочем, можно ли говорить более связно, когда над ухом тарахтит телефон и сотрудники, стоящие вокруг, осуждающе смотрят на Андрея. («Как не стыдно такими пустяками отвлекать?»)
— Ты мне что-то хотел сказать? — догадалась наконец Лиза. — Что-нибудь важное? Отойдем в сторонку.
Они отошли к окну, но тут Лизу настиг владелец лысины, которую Андрей видел где-то, но так и не смог припомнить где. Суетливо шаркая подошвами, он приблизился, одернув на себе толстовку, до предела вытянув тощую, жилистую шею.
— Кнопочки я купил, Лизавета Гавриловна, — сказал он конфиденциальным тоном. — Вы давали указание насчет кнопочек…
Тьфу ты пропасть! Нигде не дают поговорить!
С моря донесся протяжный низкий звук. То пассажирский пароход, весь белый от ватерлинии до верхушек труб, подходил к пристани.
— Не опоздаешь, Андрей?
— Да, да! Я побежал, — спохватился Андрей. — Договорим в Москве…
Только на пароходе он припомнил, где и когда видел служаку, заведовавшего писчей бумагой и кнопками. В те времена, правда, толстое брюхо его, выпиравшее из-под легонького, франтовской расцветки пиджака, перетягивала цепочка от часов. Румяное и полное лицо было украшено подвитыми усами и бородой, заботливо расчесанной на две половины, «на отлет». Но лысина была та же. Лысина осталась без изменений.
Секретарь земской управы, враг Петра Ариановича, дядюшка Леши — вот кто это был!
Бывшая «душа общества». Или, может, правильнее сказать — душа бывшего общества?…
Глава десятая
ВЕСТЬ ОТ ПЕТРА АРИАНОВИЧА
— Не пойму все-таки, почему ты не остался, — сказал я, выслушав Андрея. — Билет было жалко, что ли?
— Не очень просили, потому и не остался! — сердито буркнул мой друг. — А кроме того, хватит, отдохнул уже. Сам знаешь: дел полно…
— Ну, даже если и так! Чего же злиться-то? Прокатился в Весьегонск, встряхнулся, новое море повидал… Я тебе завидую, честное слово! А с Лизой объяснишься в Москве. Ведь говорила, что приедет на днях…
— При чем тут Лиза? — сказал Андрей. — Заладил: Лиза, Лиза!… Меня последняя встреча разозлила. С дядюшкой этим.
— Почему? Наоборот, хорошо, что ему не дали пойти на дно со старым Весьегонском. Даже такой моллюск со своими копирками и кнопками принял посильное участие в создании моря, в передвижке города вверх по горе, на новое место…
— Вот-вот! О передвижке и говорю. Знаешь, о чем я думал все время, пока ехал в Москву?
— Ну?
— О последней ссоре твоего дядюшки с Петром Ариановичем. В Летнем саду, в биллиардной. Помнишь, дядюшка тогда кричал: «Скорей Весьегонск…»
А! Я
понял со второго слова. «Скорей Весьегонск с места сойдет, чем ты свои острова найдешь!» — в запальчивости крикнул дядюшка.Он искал сравнение покрепче, что-нибудь очевидное, разумеющееся само собой, ясное любому глупцу, разумеющееся само собой. И такое сравнение нашлось! «Скорей Весьегонск с места сойдет…»
Но вот Весьегонск сдвинули с места. То, что раньше казалось неподвижно-устойчивым, незыблемо-прочным, неожиданно пришло в движение. Город, простоявший много лет в низине у реки, кряхтя, вскарабкался на гору. Море заколыхалось там, где недавно чернели приземистые избенки. А острова в Восточно-Сибирском море еще не найдены…
Да, Андрей прав! Жизнь торопила, подталкивала нас.
Всю ночь прошагал мой друг взад и вперед по нашей узкой, длинной комнате, стараясь ступать на носки. Зная, что я не могу заснуть, когда горит свет, он с неуклюжей заботливостью загородил от меня абажур газетами, оставив только конусообразный луч, падавший на стол.
Но все же я не спал.
Сцена в бильярдной ожила передо мной. С сухим щелканьем сталкивались и разлетались шары. Надсаживались от хохота «Рыцари Веселой Утробы», теснясь у стены. А посреди комнаты стоял дядюшка — не та тощая бритая личность, которую видел Андрей в новом Весьегонске, а полный, румяный весельчак с бородой, расчесанной «на отлет». Одну руку он устремлял вперед с видом пророка, другой судорожно цеплялся за спасительный бильярд.
«Скорей Весьегонск с места сойдет, — повторял он, — чем ты свои острова найдешь!…»
Я задремал лишь под утро. Однако в семь часов Андрей разбудил меня.
— Знаешь, я виноват перед тобой, — сказал он, садясь на мою кровать. — Я ошибся.
— Ну-ну, — пробормотал я зевая. — Ради этого не стоило будить меня… А когда ты ошибся?
— На зимовке. На мысе Челюскин. Я не придал значения твоим опреснителям. Я отмахнулся от них.
Это становилось интересным. Не часто приходилось видеть моего друга в таком покаянном настроении. Я сел на кровати.
— Так! Слушаю тебя.
— Возможно, что твои опреснители пригодятся.
— Что ты говоришь? Мне самому казалось…
— Погоди-ка. Знаешь, что надоумило меня?
— Что же?
— Шланги.
— Какие шланги?
— Сначала те, что были на пароходе, которым я ехал из Весьегонска, потом другие. Помнишь, советские моряки отогревали шланги подо льдом?…
— В Гольфстриме?
— Вспомнил?… Да, в Гольфстриме… Я прочту тебе выдержку. Лучше не расскажешь, чем сам капитан «Седова»…
Андрей быстро схватил со стола толстую книгу и, полистав, нашел нужную страницу.
Там рассказывалось о том, как капитан «Седова» Бадигин использовал теплые воды Гольфстрима для того, чтобы отогреть замерзшие шланги.
«Развешанные… на палубе для просушки, эти шланги были захвачены внезапно наступившим морозом и превратились в подобие камня, — писал он. — Внести их в теплое помещение нельзя было — замерзшие шланги не прошли бы ни в одну дверь. Но разморозить их надо было во что бы то ни стало: они могли нам потребоваться в любой день и час для откачки воды во время аварии, для наполнения котлов и т. д.