Повести. Очерки. Воспоминания

Двое младших братьев — девочек в семье не было — один — гимназист 3-го класса, другой — подросточек, вели речь и о войне, и об осмотренном ими оружии брата, отточенной сабле и двух револьверах. За отсутствием гувернера-немца, отлучившегося в город, они были на свободе и с утра уже освидетельствовали лошадей и экипаж, а младший не раз садился на козлы, воображая себя едущим вместе с Володей на войну. Теперь они глядели в окна и наблюдали за дорогою, по которой должен был приехать священник.

— Отец Василий едет! — первый провозгласил мальчуган. И точно, отворили ворота и в них въехал в таратайке священник с дьячком из большого соседнего села — в Кирилловке не было церкви, а только часовня.

Батюшка вошел в зал, расправляя свои длинные волосы, и все присутствовавшие пошли ему навстречу под благословение.

— Будьте здоровы, — повторял отец Василий, раздавая кресты. — А воин наш в каком расположении духа изволят находиться?

— Молодцом! — ответил отец. — Еще бы, даст бог, скоро вернется и порасскажет немало интересного нам, старикам. Что в городе новенького, отец Василий; вы недавно оттуда? Какие слухи?

— Слухи все одни, Василий Егорович: не сдается да не сдается; опять, говорят, штурмовать будут — от последнего курьера, говорят, слышали…

— Ну, нет, довольно и двух раз, пора за ум взяться!

— Отчего же, папа? Центр тяжести войны перенесен теперь туда, войска стянуто много — я уверен, что возьмут. Чего же еще ждать? Надобно разбивать этот глиняный горшок…

— Ах, друг ты мой любезный, не можешь ты быть уверен, когда имеешь дело с правильно построенными земляными укреплениями; что за день мы разобьем, то в ночь они починят! А тут еще такая природная позиция. Помнишь, что рассказывал раненый генерал Т.? Мы, видимо, ошиблись: у них есть и генералы, и офицеры, и вооружены их солдаты хорошо.

— Да, Османа ^[15] недаром зовут кротом, он и в Сербии…

— Ну, вот и тут он ведет себя, как крот, и против него надо действовать кротовыми же мерами…

— Ах, ведь забыл сказать! — с живостью перебил отец Василий, обращаясь к Анне Павловне. — Вера Андреевна Бегичева кланяются вам; они получили письмо от сына: пишут, что они теперь на самом театре войны, находятся в отряде генерала Скобелева.

— Браво, Петя, — весело воскликнул офицер, — молодец! «Я рад за него; если это только правда», — подумал он про себя, так как знал за своим приятелем Петей слабость прихвастнуть.

15

Осман Нури-паша (1832–1900) — турецкий маршал, во время войны 1877–1878 гг. командовал войсками в Плевне.

— И сами они рады: храбрости, говорят, генерал Скобелев ^[16] необычайной, но и опасно около них: сами никакого страха не знают, и другие не прячься. Генерал Гурко ^[17] , говорят, разумнее; они так не рискуют…

— Ну, волков бояться — в лес не ходить.

— Это, конечно, так, — продолжал отец Василий, — но уж, кажется, очень они собой не дорожат. Как Петр Николаевич описывают, так даже и турки этого генерала отличают от других, «белым пашою» называют. Пишут, такие поручения задавал им, — насилу, говорят, живой вышел…

16

…генерал Скобелев — Михаил Дмитриевич Скобелев (1843–1882), генерал от инфантерии, участник Хивинского похода (1873), подавления Кокандского восстания (1873–1876), Ахал-текинской экспедиции (1880–1881). Командовал отрядом под Плевной, дивизией в сражении под Шипкой — Шейново. Близкий знакомый В. В. Верещагина.

17

Генерал Гурко — Иосиф Владимирович Гурко (1828–1901), во время войны 1877–1878 гг. во главе передового отряда совершил поход в Забалканье, командовал отрядом гвардии под Плевной, с 1894 г, — генерал-фельдмаршал.

— Господи! — громко вздохнула Анна Павловна при мысли о том, что и ее Володе тоже будут давать поручения, из которых он насилу будет выходить живым, да и выйдет ли? Сын понял ее мысли и поспешил успокоить:

— Не бойтесь, мама, за меня… в штабе не так ведь опасно.

— Дай бог, дай бог, друг мой!

— Читали мне Вера Андреевна из письма, что раз посылали их пленного достать, — я, говорят, не достал, где ж его достать? — так недовольны, говорят, были: плохо, говорят, батенька, вы поворачиваетесь. Пишут, что получили уже солдатский Георгиевский крест и в офицеры хотели их представить. В военной, говорят, много легче, чем в штатской, — проще служба… Были, говорят, больны, теперь поправились.

— Какой ужас, какой ужас! — шептала Анна Павловна, отвечая на ту же внутреннюю мысль о Володе, представлявшемся ей то больным, то убитым, то захваченным в плен и увезенным куда-то далеко.

Должно быть, те же мысли мелькали и у детей, с раскрытыми ртами смотревших то на отца Василия, то на старшего брата: вот-вот, как он приедет на войну, так сейчас же его пошлют добывать пленных, а то и самого возьмут в плен, да еще ранят и он заболеет, похудеет, приедет к ним умирающим или без ноги, без руки…

Младший Алеша решил, что пленный должен быть непременно со связанными руками, как тот недавно пойманный в конокрадстве мужик, приведенный к ним на двор, которого папаша допрашивал и потом отослал в город. Что касается турок, то они должны быть — ни дать ни взять — как те страшные, всклокоченные крестьяне, что, проезжая прошлою весной мимо Кирилловки, затеяли ссору с дворовыми людьми из-за Жучки, укусившей одну из их лошадей.

Мальчуган так задумался над турками, что и не заметил, как все кругом него стали выходить в зал, к напутственному молебну.

Засветили свечи перед старым потемневшим образом Спасителя, за рамкою которого всегда были воткнуты колосья двойнички и тройнички; запахло ладоном от усердно раздутого дьячком кадила; волны дыма заходили по комнате, переливаясь во врывавшихся лучах солнца: день был теплый, ясный, праздничный.

— Благословен бог наш, — начал отец Василий, выправляя волосы из-под ризы, обтягивая ее и дергая при этом плечами и локтями.

Голос отца Василия был несколько гнусливее и значительно торжественнее того, которым он только что передавал новости. Дьячок подпевал ему негромко и немного тоскливо, с перевздохами, настойчиво упирая взгляд в косяк окна, что, по давно установленному замечанию, означало «выпитую с утра».

Теперь, благо был уважительный предлог, Анна Павловна больше не сдерживалась: она буквально смочила своими слезами пол во время беспрерывных припаданий к нему головою и не вставала с колен за весь молебен.

Даже отец, всегда державшийся в глазах семьи твердым и невозмутимым, сначала только усиленно крестился своим большим крестом и кланялся в землю, касаясь пола концами пальцев, потом не вытерпел и несколько раз утер глаза, отведенные для приличия в сторону.

Няня заливалась-плакала, перемежая рыдания большими же, очень большими, начинавшимися на маковке головы и спускавшимися почти до колен, крестами; ее поклоны представляли настоящее бросание всего тела на землю, и она проделывала их с замечательными для ее семидесятипятилетнего возраста ловкостью и живостью.

Прислуга, дворовые и некоторые крестьянские женщины, нашивавшие на руках теперешнего воина, тоже всхлипывали и усердно сморкались в подолы в задних углах залы и прихожей.

— О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их господу помолимся! — слышался ровный голос отца Василия.

— Господи, помилуй! Господи, заступи и помилуй нас! Царица небесная матушка! Заступница наша! — слышалось со всех концов залы, наполненной клубами ладана.

Подход ко кресту послужил некоторым облегчением для всего общества.