Повести. Рассказы
Шрифт:
Александр Афанасьевич Рыжов — «однодум», потому что никогда не изменял своим убеждениям, оставался неподкупным и честным, несмотря на искушения, которым постоянно подвергался по должности. «Неберущий» квартальный удивляет даже губернатора, который просто не может поверить в его существование. «Вы вздор мне рассказываете: такого человека во всей России нет», — говорит он.
В финале рассказа «торжество добродетели» выражается в том, что губернатор присылает «однодуму» владимирский крест, по поводу чего автор замечает: «Носить же ордена Рыжову было не на чем».
Как и большинство произведений Лескова, рассказ построен на живом материале: губернатор Ланской — лицо подлинное, сохранились
Рассказ «Несмертельный Голован» (1880) — второй из цикла о «праведниках». Герой его, пожалуй, наиболее близок к идеалу положительного характера, каким он представлялся автору.
Здесь, как и в других произведениях этого цикла, писатель не выходит за рамки морально-нравственных, этических категорий.
Герой не боится смерти и бесконечно добр по отношению ко всем без исключения людям. Как и все лесковские «праведники», он «сумнителен в вере».
Голован, которого автор называет «особенным», изображается как обыкновенный, хотя и незаурядный человек, все «чудеса» которого объясняются «естественными причинами». Вместе с тем «совершенство» его на грани святости. Он, «строгостью к себе и снисходительностью к другим достигший высоты совершенного самоотвержения», напоминает автору Жильята, героя романа Гюго «Труженики моря». «Его совесть снега белей», — говорит о нем отец Петр.
«В горестные минуты общего бедствия среда народная выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных», — пишет Лесков.
Эпиграфом к рассказу служат слова из Евангелия от Иоанна: «Совершенная любовь изгоняет страх».
Утверждая право человека на личное счастье, Лесков обязательным условием ставит соблюдение общечеловеческих норм морали и нравственности: «…есть счастье праведное, есть счастье грешное. Праведное ни через кого не переступит, а грешное все перешагнет». Голован счастлив «праведным» счастьем.
Концепция героического характера у Лескова опиралась на убеждение в преобладании положительных свойств в человеческой природе. «Двойственность в человеке возможна, — говорил Лесков, — но глубочайшая суть его все-таки там, где его лучшие симпатии».
В образах «праведников» сказались слабые стороны миропонимания писателя, его вера в нравственное усовершенствование как единственное средство преодоления зла.
В поисках положительного героя Лесков все чаще обращается к людям из народа.
Одной из вершин художественного творчества писателя явился его знаменитый сказ «Левша» (1881).
Лесков не дает имени своему герою, подчеркивая тем самым собирательный смысл и значение его характера. «…Там, где стоит „Левша“, надо читать „русский народ“», — говорил писатель.
Он не идеализирует героя, показывая, что при огромном трудолюбии и великолепном мастерстве, он «в науках не зашелся и вместо четырех правил сложения из арифметики все бредет по Псалтырю да по Полусоннику».
Повествование ведется от лица рассказчика, речь которого выдержана в «лесковских» ярко-цветистых тонах, насыщена неологизмами, построенными по принципу народной этимологии. Этот «настоящий, кондовый русский язык» Лескова, как его оценивал М. Горький, [8] требовал большой, кропотливой работы.
«…Язык „Стальной блохи“ дается не легко, а очень трудно, и одна любовь к делу может побудить человека взяться за такую мозаическую работу. Но этот-то самый „своеобразный язык“ и ставили мне в вину и таки заставили меня его немножко портить и обесцвечивать…» [9] — сетовал писатель.
8
М.
Горький, Собр. соч., т. 26, стр. 90.9
Н. С. Лесков, Собр. соч., т. 11, стр. 348.
«Левша» — произведение народного героического эпоса, в котором писатель достиг большой силы и глубины художественного обобщения. В нем настолько точно воссоздан речевой колорит изображаемой среды, что при чтении сказа возникала иллюзия достоверности событий и реальности образа рассказчика. Этому способствовали и некоторые особенности таланта Лескова-художника.
«Лесков… — волшебник слова, но он писал не пластически, а — рассказывал и в этом искусстве не имеет равного себе», [10] — отмечал М. Горький.
10
М. Горький, Собр. соч., т. 24, стр. 236.
Поэтому Лесков «нуждался в живых лицах, которые могли… заинтересовать своим духовным содержанием». [11]
Этот способ типизации требовал особой жанровой формы изображения, которую сам Лесков назвал «мемуарной формой вымышленного художественного произведения». [12] «Мемуарность» у Лескова, однако, только художественное средство — у большинства лесковских героев не было живых прототипов.
Писатель упоминает в своих произведениях подлинные исторические имена и события, создавая колорит достоверности. Этот «исторический» фон — также один из приемов художественного изображения в творчестве Лескова. Так, и оба императора, и атаман Платов в «Левше» действуют как вымышленные персонажи в соответствии с сюжетным планом произведения.
11
Н. С. Лесков, Собр. соч., т. 11, стр. 229.
12
Там же, т. 10, стр. 452.
Именно рассказ о событии или «вымышленный мемуарный жанр» были определяющими в творчестве Лескова. Поэтому он, по словам Горького, «всегда где-то около читателя, близко к нему» [13] и как бы является непосредственным участником описываемых событий. В этом «искусном плетении нервного кружева разговорной речи» [14] и состоит вклад Лескова в искусство художественного слова.
В ряде произведений 80—90-х годов Лесков изображает жизнь дореформенной, крепостнической России.
13
М. Горький, Собр. соч., т. 24, стр. 236.
14
М. Горький, Собр. соч., т. 24, стр. 236.
В известном рассказе «Тупейный художник» (1883) история крепостных актеров напоминает сюжет герценовской «Сороки-воровки».
Жанр «Тупейного художника» совершенно своеобразный. Это рассказ, написанный в сатирико-элегических тонах. На элегический тон настраивает читателя уже подзаголовок: «Рассказ на могиле». Эпиграф усиливает это впечатление: «Души их во благих водворятся…». Трагическая судьба крепостного художника-гримера Аркадия и актрисы Любови Онисимовны должна подтвердить основную мысль автора: «простых людей ведь надо беречь, простые люди все ведь страдатели».