Повести. Рассказы
Шрифт:
«Боже, что за чудак!» — думаю себе и говорю: «Но вы извините меня, пожалуйста, разве этак ехать, как вы едете, — значит „ехать не останавливаясь“?»
«А как же? я все еду, все еду; как только мне скажут „можно“, я сейчас еду — и для этого, вы видите, я даже не раздеваюсь. О, я очень давно, очень давно не раздеваюсь».
«Чист же, — я думаю, — ты, должно быть, мой голубчик!» И говорю ему:
«Извините, мне странно, как вы собою распорядились».
«А что?»
«Да вам бы лучше поискать в Москве русского попутчика, с которым бы вы ехали гораздо скорее и спокойнее».
«Для этого надо было останавливаться».
«Но вы очень скоро наверстали бы эту остановку».
«Я решил
«Но ведь вы, по вашим же словам, на всякой станции останавливаетесь».
«О да, но это не по моей воле».
«Согласен, но зачем же это и как вы это можете выносить?»
«О, я все могу выносить, потому что у меня железная воля!»
«Боже мой! — воскликнул я, — у вас железная воля?»
«Да, у меня железная воля; и у моего отца, и у моего деда была железная воля, — и у меня тоже железная воля».
«Железная воля!.. вы, верно, из Доберана, что в Мекленбурге?»
Он удивился и отвечал:
«Да, я из Доберана».
«И едете на заводы в Р.?»
«Да, я еду туда».
«Вас зовут Гуго Пекторалис?»
«О да, да! я инженер Гуго Пекторалис, но как вы это узнали?»
Я не вытерпел более, вскочил с места, обнял Пекторалиса, как будто старого друга, и повлек его к самовару, за которым обогрел его пуншем и рассказал, что узнал его по его железной воле.
«Вот как! — воскликнул он, придя в неописанный восторг, — и, подняв руки кверху, проговорил: — О мой отец, о мой гроссфатер! [187] слышите ли вы это и довольны ли вашим Гуго?»
187
Дедушка (нем.).
«Они непременно должны быть вами довольны, — отвечал я, — но вы садитесь-ка скорее к столу и отогревайтесь чаем. Вы, я думаю, черт знает как назяблись!»
«Да, я зяб; здесь холодно; о, как холодно! Я это все записал».
«У вас и платье совсем не такое, как нужно: оно не греет».
«Это правда: оно даже совсем не греет, — вот только и греют, что одни чулки; но у меня железная воля, — и вы видите, как хорошо иметь железную волю».
«Нет, — говорю, — не вижу».
«Как же не видите: я известен прежде, чем я приехал; я сдержал свое слово и жив, я могу умереть с полным к себе уважением, без всякой слабости».
«Но позвольте узнать, кому вы это дали такое слово, о котором говорите?»
Он широко отмахнул правою рукою с вытянутым пальцем — и, медленно наводя его на свою грудь, отвечал:
«Себе».
«Себе! Но ведь позвольте мне вам заметить: это почти упрямство».
«О нет, не упрямство».
«Обещания даются по соображениям — и исполняются по обстоятельствам».
Немец сделал полупрезрительную гримасу и отвечал, что он не признает такого правила; что у него все, что он раз себе сказал, должно быть сделано; что этим только и приобретается настоящая железная воля.
«Быть господином себе и тогда стать господином для других — вот что должно, чего я хочу и что я буду преследовать».
«Ну, — думаю, — ты, брат, кажется, приехал сюда нас удивлять — смотри же только, сам на нас не удивись!»
V
— Мы переночевали вместе с Пекторалисом и почти целую ночь провели без сна. Назябшийся немец поместился на креслах перед камином и ни за что не хотел расстаться с этим теплым местом; но он чесался, как блошливый пудель, — и эти кресла под ним беспрестанно двигались и беспрестанно будили меня своим шумом. Я не раз убеждал его перелечь на диван; но он упорно от этого отказывался. Рано утром мы встали,
напились чаю и поехали. В первом же городе я послал его с своим человеком в баню; велел хорошенько отмыть, одеть в чистое белье — и с этих пор мы с ним ехали безостановочно, и он не чесался. Я вынул тоже Пекторалиса и из его клеенки, завернул его в запасную овчинную шубу моего человека — и он у меня отогрелся и сделался чрезвычайно жив и словоохотлив. Он во время своего медлительного путешествия не только иззябся, но и наголодался, потому что его порционных денег ему не стало, да он и из тех что-то вначале же выслал в свой Доберан и во все остальное время питался чуть не одною своею железною волею. Но зато он и сделал немало наблюдений и заметок, не лишенных некоторой оригинальности. Ему постоянно бросалось в глаза то, что еще никем не взято в России и что можно взять уменьем, настойчивостью и, главное, «железною волею».Я очень им был доволен и за себя и за всех обитателей нашей колонии, которым я рассчитывал привезти немалую потеху в лице этого оригинала, уже заранее изловчавшегося произвести в России большие захваты при содействии своей железной воли.
Что он нахватает — вы это увидите из развития нашей истории, а теперь идем по порядку.
Во-первых, этот Пекторалис оказался очень хорошим, — конечно, не гениальным, но опытным, сведущим и искусным инженером. Благодаря его твердости и настойчивости дело, для которого он приехал, пошло превосходно, несмотря на многие неожиданные препятствия. Машины, для установки которых он приехал, оказались изготовленными во многих частях весьма неточно и не из доброкачественного материала. Списываться об этом и требовать новых частей было некогда, потому что заводы ждали перемола хлеба, и Пекторалис много вещей сделал сам. Детали эти с грехом пополам отливали на ничтожном, плохоньком чугунном заводишке в городе у некоего ленивейшего мещанина, но прозванию Сафроныч, а Пекторалис отделывал их, работая сам на самоточке. Уладить все это возможно было действительно только при содействии железной воли. Услуги Пекторалиса были замечены и вознаграждены прибавкою ему жалованья, которое у него поднялось теперь до полуторы тысячи рублей в год.
Когда я объявил ему об этой прибавке, он поблагодарил за нее с достоинством и сейчас же присел к столу и начал что-то высчитывать, а потом уставил глаза в потолок и проговорил:
«Это, значит, не изменяя моего решения, сокращает срок ровно на один год одиннадцать месяцев».
«Что вы считаете?»
«Я суммирую… одни мои соображения».
«Ах, извините за нескромность».
«О, ничего, ничего: у меня есть известные ожидания, которые зависят от получения известных средств».
«И эта прибавка, о которой я вам принес известие, конечно, сокращает срок ожидания?»
«Вы отгадали: оно сокращает его ровно на год одиннадцать месяцев. Я должен сейчас написать об этом в Германию. Скажите, когда у нас едут в город на почту?»
«Едут сегодня».
«Сегодня? очень жаль: я не успею описать все как следует».
«Ну что за вздор! — говорю, — много ли нужно времени, чтобы известить о деле своего компаниона или контрагента?»
«Контрагента, — повторил он за мною и, улыбнувшись, добавил: — О, если бы вы знали, какой этот контрагент!»
«А что? конечно, это какой-нибудь сухой формалист?»
«А вот и нет: это очень красивая и молодая девушка».
«Девушка? Ого, Гуго Карлыч, какие вы за собою грешки скрываете!»
«Грешки? — переспросил он и, помотав головою, добавил: — Никаких грешков у меня не было, нет и не может быть таких грешков. Это очень, очень важное, обстоятельное и солидное дело, которое зависит от того, когда у меня будет три тысячи талеров. Тогда вы увидите меня…»
«Наверху блаженства?»