Повести

Они вытянулись по берегу в звенящий кандалами ряд.

Плотные тюки запрыгали с рук на руки, сносимые с галер Гиссара. До вечера сгружались парусные полотна и конский волос, мускус, юфть, левантский кофе, аравийская камедь...

Протянулись тени. Загустев крутою синевой, волны пошли на берег суровым походом.

– Притомился?
– окликнул Ивашку Самийло, отводя со лба потный смоляной чуб.

– Маленько... А невдомек мне, што то за люди меж нас ходят?

– Янычары то, воинский караул... А ты, сокол, еще Царь-града не знаешь? Вон, гляди, то - град малый Галата. А здесь будет село Топхана. Пушки тут выливают; видишь - лежит их много у воды.

– А пошто колокольного звону не слышно?
– спросил Ивашка.

– Да паши в колокола благовестить не велят: салтан-де от звону полошается...

С холма ударила вечерняя пушка сераля. Небо зардело, как облитая вином кольчуга. Солнце, дрогнув, зашло.

2

Так началось "полное терпенье".

Гиссар ходил к Румелийским берегам за душистыми грудами лимонов, возил из Смирны и Родоса гранатовую корку и орех.

Две пары рук качали трехгранную рукоять весла. Самийло сидел ближе к проходу, Ивашка - у борта. Галерный флюгер - "колдун" с навязанным хвостом из перьев - то вяло опадал, то летел по ветру струной.

Гребцы дышали соленой синевой, недоброй свежестью засмоленного грозою небосклона. Когда небо и земля становились одинаково черны, Гиссар впивался глазами в компас - большой, обтянутый кожей барабан; он называл его "неподвижною душой".

На многих галерах гребцам давали целовать крест, вынуждая навеки бросить думу о побеге. Все же, мало доверяя русским, турки набивали им на ноги колодки, а на берегу то и дело сменялся янычарский караул...

Второе лето горела от суши земля; в водоемах кружились пыльные вихри; янычарам не платили жалованья, и они грозились спалить город; от недорода пустела султанская казна.

Однажды галера стояла у стамбульских причалов. Ивашка увидел скороходов, которые кропили дорогу водой.

За ними - верхом на коне - проехал султан. Его окружали пешие слуги. У крайнего дома они остановились.

Связанного турка вынесли из ворот и, раскачав, швырнули в море. Потом начался грабеж. Султан легко и быстро пополнял казну.

В другой раз - это было в Топ-хане - в лавку старого торговца вошел кривоногий паша. "Львом без цепи" называл его народ. Он проверил весы, подбросив на ладони несколько гирек, и приказал повесить старика на дверях. Торговец выложил на прилавок деньги.

– В моей лавке правильный вес, - сказал он, - смилуйся!

– Повешу тебя!
– крикнул паша.

Старик выгреб из ящика все, что у него было.

– Теперь весы верные, - сказал паша и засмеялся.

А старик сказал:

– Да продлит твои дни аллах!..

Еми-Али приходил к невольникам, до самой зари просиживал с ними. Гребцы любили слушать о священных войнах пророка, о том, как верблюды одного шейха наелись кофе и затанцевали. Еми-Али по многу раз повторял одно и то же, но галерники всегда с охотой слушали рассказ.

Многие из них благодаря толмачу перешли на другие суда, иные и вовсе были увезены купцами из Стамбула...

Еми-Али как-то сказал Ивашке:

– А перстень я продал. Хозяин кофейни носит его на среднем пальце. И, смеясь, закрыл рваное веко страшного глаза.

Ивашка промолчал.

Стамбульское солнце спалило ему брови, соль и ветер выбелили ему волосы. Тощее тело его стало крепким и ладным, а на сгибах рук, под гладкою кожей, взыграли крутые желваки.

Однажды две женщины в цветных плащах прошли мимо галеры. У одной были иссиня-черные косы, и сердце Ивашки заныло по Грустинке. Вспомнилась Черниговщина с запахом меда, с сонным пчелиным гудом. Но только на миг. Его еще не тянуло на родину. Смутная дума одолевала Ивашку. Он должен был додумать ее в чужой земле...

Шум ливня пронесся наконец над иссушенным Стамбулом. С холмов, рыча, сбежали в море потоки. Вечером в свежей синеве махрово распустились звезды. Мокрый и веселый, пришел на галеру Еми-Али.

– Наконец-то!
– сказал он, усаживаясь в кругу гребцов и подбирая ноги под себя.
– По молитве русского попа аллах послал дождь. А труды наших мулл пропали даром, хотя они и молились по пять раз в день, как велит закон.

– Вот диво!
– вскричали галерники.
– Басурманскому богу наши попы полюбились!

– Э, нет!
– быстро возразил Еми-Али.
– Аллах так не любит гяуров, что спешит исполнить всякую просьбу, лишь бы они ему не докучали.

По галере дружно прокатился смех.

– А пошто турки по пять раз на дню молятся?
– спросил Самийло.

Еми-Али потер ладонью правое веко и заговорил:

– Когда пророк разъезжал по небесам на своей чудной кобылице, миновал он одно за другим семь небес. Так попал он в изумрудное жилище аллаха. Господь увидел его и повелел, чтобы правоверные творили по пятьдесят молитв в день. Поехал пророк обратно и задумался: "Кто же станет по пятьдесят раз в день молиться? Разгневанным застал я аллаха. Вернусь, упрошу, чтоб число молитв было уменьшено". Вернулся Магомет, господь уступил его просьбе и пять молитв сбавил. Уехал пророк и снова вернулся... И так торговался он с аллахом, как последний нищий на Аурит-базаре, пока число молитв не уменьшилось до пяти...

Ивашка, хмурый, смотрел на темное море и будто не слушал.

– Эй!
– окликнул его Еми-Али.
– Не нравится тебе сегодня мой рассказ?

– Дивлюсь тебе, - тихо проговорил Ивашка, - сколь много в твоих речах звону, старый!.. И все-то сказки твои про верблюдов да про кобылиц... Я вот на Руси жил, горя-обиды набрался - на век хватит, а гляжу - и в турской земле живут не лучше. Нынче в Топхане двоих ваших без вины в море метнули. Вот и сложи сказку да и кричи по всему Стамбулу... Были люди - и нет их. Как тут быть?

Гребцы переглядывались. Таких слов еще не слыхали они от Ивашки. В темноте совсем близко кипело море. Жирная пена, лопаясь, стыла островками на песке.

– Злой какой!
– с досадой сказал Еми-Али.
– А все оттого, что никогда не курил кальяна и не пил кофе. Кофе - это капля радости, отец веселья: человек, отведавший его, поднимается на кровлю Айя-Софии, и ему внятен язык ветра и облаков, как сказал певец.

– Не глумись!
– закричал Ивашка, и кандалы его зазвенели.
– Паши двоих ваших метнули в море. Были люди - и нет их. Как тут быть?!

– Слушай, - серьезно сказал старик, - на земле нет никакой правды. Правда вся у одного аллаха. В раю паши и утопленники будут лежать рядом и мирно беседовать, как лучшие друзья.

– Не клади на землю хулы! Есть правда, только сыскать ее как, не ведаю еще покуда. Одно знаю, всей кровью чую: землю пройду с востока на запад, с полуночи на полдень - все равно добуду себе правду, сыщу!..

Еми-Али ушел поздно. Тьма клочьми валилась с неба, а над темной чашей моря свет возникал, как выдуваемый стеклодувом шар.