Повести

Потому что нам нравится, в общем, как вы ведете уроки, — скороговоркой сказала Стрелковская, и, даже не оглядываясь, Самохин понял, что она смутилась.

Все это очень лестно, — насмешливо проговорил он, — тем более что у меня сложилось несколько иное впечатление. Не далее чем вчера перед началом опроса до моего слуха явственно донеслось, как вы сказали... нет, не сказали, буквально простонали: «О господи, начинается».

Это к делу не относится, — сердито возразила Стрелковская. — Так принято говорить, чтоб не подумали.

Чего не подумали?

Ну, например, что человек специально к уроку готовился. Принято думать, что это стыдно...

Ну хорошо, оставим, — сказал Самохин, сбавляя шаг: по прерывистому дыханию за спиной он почувствовал, что девочки едва за ним поспевают. — Так какие же неприятности меня ожидают? Никак я в толк не возьму. Темную, что ли, устроить собираетесь?

Чижикова засмеялась. Хабиби по-прежнему пыхтела сзади, не подавая голоса.

Нет, не темную, — сказала Стрелковская. — Вообще от класса вы ничего плохого не ждите, это мы вам обещаем. Есть, правда, некоторые недовольные, но мы на них управу найдем. Вот Тоня Чижикова у нас староста. И я как комсорг обещаю.

О, да это, я вижу, делегация на самом высоком уровне, — заметил Самохин. — А я-то с вами на бегу общаюсь. Давайте тогда остановимся, поговорим.

Они сошли с дорожки и стали на мостовой.

Так, значит, есть все-таки недовольные?

Ну не то чтобы недовольные... — Чижикова нерешительно посмотрела на Стрелковскую, та согласно кивнула: ничего, говори. — Большинству нравится, как вы объясняете, какие вопросы задаете, хотя в общей массе мы к этому и не привыкли. Но есть у нас группка такая, они себя реалистами называют... так вот эти реалисты хотят, чтобы вас поскорее от нас убрали. Вы извините, что я говорю неприятные вещи...

— Ничего, — задумчиво сказал Самохин, — это все несущественно. Значит, реалисты. Чем же я мешаю этим реалистам?

У них упор на институт, — сказала Стрелковская. — Для них вся эта лирика Блока — мелочи. Им планы нужны, развернутые планы сочинений, — как Софа, в смысле Софья Павловна, в классе «Б» дает. У нее такие планы по всем мыслимым темам есть, начиная с Державина. Пункт — римской цифрой, пункт — арабской, подпункт — арабской цифрой со скобочкой, арабской с черточкой, потом подпункты буквами от «а» до «я». Целыми уроками она им эти планы диктует.

Ну, такие вещи мы не станем обсуждать, — недовольно сказал Самохин. — У каждого учителя своя манера.

Он хорошо помнил эту Софью Павловну. Молодая учительница, всего четыре года назад окончила институт, внешне современная, даже несколько экстравагантная женщина... подумать трудно, что такой реликт.

Так вот, реалистам эта манера нравится, — сказала Стрелковская и искоса взглянула на Хабиби, которая по-прежнему была мрачна и надута. — Конечно, тоска зеленая, целый урок писать под диктовку, но все понимают: для пользы дела. Такой план запросто можно переписать вместо сочинения. Только цитаты вставляй. Поэтому реалисты и недовольны, что вы таких планов не даете. Даже Вероника Витольдовна советует нам брать у «бэшников» тетради и дома переписывать.

А среди вас нет реалистов? — спросил Самохин.

Нет, — сказала Стрелковская и снова посмотрела на Хабиби.

Ну и не будем о них говорить, раз они ничего не могут сказать в свою защиту. Одно неясно: почему «реалисты»?

Они все время повторяют: «Будем реалистами, будем реалистами...» — Чижикова сочла, видимо, что удачно передразнила, и засмеялась. — Из них некоторые на медаль идут, другие за ними тянутся. Вы знаете, что у нас в классе ожидается четыре золотые медали? — с гордостью спросила она.

Слыхал, — сказал Самохин. — Но бог с ними, с реалистами и с медалистами. Меня интересуют прочие. Не может же класс состоять из одних медалистов.

Конечно, не может, — согласилась Стрелковская. — Но кое-кому не нравится, что вы тексты читать заставляете, в собрании сочинений рыться. Ну и просто лоботрясы есть. Им лишь бы поменьше с места их поднимали. Они вас не любят: никогда не поймешь, когда и кого вы спрашивать собираетесь. Которые за отметкой гонятся — те тоже вас не понимают: отметок ведь вы не ставите.

Она замолчала.

Да, — сказал, взглянув на часы, Самохин. — Многовато набралось недовольных.

Ну что вы! — с жаром возразила Чижикова. — Меньше половины.

Нормально, — поддакнула наконец и Ханаян.

Ну раз вы так считаете... — сказал Самохин, — вам виднее. Так что же, мне от реалистов ждать неприятностей?

Нет, что вы, — ответила Чижикова. — Мы их нейтрализуем.

Ну, давайте тогда перейдем к делу. А то и на урок можно опоздать.

Это пусть Ленка говорит, — сказала Стрелковская. — Мы все от нее узнали.

А чего говорить? — мрачно сказала Ханаян. — Письмо на Евгения Ильича написали, вот и все.

Ах, письмо, — проговорил Самохин.

Ну, в общем, родительское собрание было, — нехотя начала Ханаян. — И в строгом секрете. Мне мама только вчера сказала. «Кончилась, — говорит, — у вас практика». Я спрашиваю: «Как кончилась? Евгений Ильич сказал, что всю вторую четверть будет вести». — «Мало ли что сказал. Мы письмо написали куда надо. Двадцать человек подписалось, многие с высшим образованием, есть даже кандидаты наук. Такое письмо без внимания не останется».

И все? — спросил Самохин. — И вся неприятность?

Вы их не знаете, наших родителей, — сказала Чижикова. — Они за выпускные экзамены больше нас боятся. Они на все пойдут.

Ну и что же вы сказали вашей маме? — поинтересовался Самохин.

Ничего я ей не сказала, — буркнула Ханаян. — Я только спросила, подписала она это письмо или нет.

Ну и?..

Лена из дому ушла, — простодушно сказала Чижикова. — Она у нас вспыльчивая.

Вот это да! — Самохин даже присвистнул. — Вот это подарочек. Вы же у меня... я же вас считал самой пассивной.

Она просто стесняется, — пояснила Чижикова. — А вообще-то она в классе самая начитанная.

Ничего я не стесняюсь, — возмутилась Ханаян. — Мне, например, не нравятся все эти «мнения» да «точки зрения». Я определенность люблю. Но когда вот так, за спиной, ненавижу, когда так делают.

Ну дела, — Самохин покрутил головой. — Куда же вы ушли, любительница определенности?

Ко мне, — ответила Стрелковская.

А вы почему не ушли из дому?

Моя мама не была на собрании.

А мой отец ничего не стал подписывать, — с гордостью сказала Чижикова. — И говорить мне ничего не хотел.