Повести

Сысоев усмехнулся, криво, одними губами.

— Говорить с вами об этом у меня нет желания.

— Не всегда, Сысоев, можно и нужно руководствоваться своими желаниями. Но об этом — потом. Скажите, вы поддерживали какую-нибудь связь с Верой Михайловной?

— Нет.

— И не пытались?

— Нет.

— Ни разу ей не писали?

— Не писал…

— Хорошо. Теперь скажите: как вы оказались в поселке?

— У меня отпуск.

— Вы приехали на Байкал отдохнуть, подышать свежим воздухом, полюбоваться природой? Сейчас стало модно проводить отпуск на Байкале. В поселке остановились случайно. Могли остановиться в любом другом, но случайно выбрали этот — так?

— Все на свете случайно и все предопределено, — философски заметил Сысоев, вновь погружаясь в свои раздумья.

— К вопросу о случайности мы еще вернемся, — пообещал ему Алексей Антонович, вкладывая в слова свой, потайной смысл. — Поселок вам не понравился?

— Почему же… — Сысоев пожал плечами, провел ладонью по лицу, потер лоб, вдруг попросил: — Освободите меня от этих разговоров. Я не могу. Вера мертва. Непостижимо. Вера… Ее нет. Все остальное для меня ничего не значит.

— Как сказать, Сысоев… — Алексей Антонович достал из тумбочки стола портфель, поставил его на стол. — Узнаете?

— Да. Я его в гостинице оставил.

— Конечно, случайно? — Алексей Антонович разрешил себе слегка улыбнуться, с рассчитанной медлительностью открыл папку, извлек из нее записку, взял обеими руками, показал Сысоеву: — А это вам знакомо?

— Вы нашли ее у Веры?

Сысоев потянулся к записке, но Алексей Антонович убрал ее в папку.

— Вы писали, Сысоев?

— Да.

— Вот видите! — Алексей Антонович с укоризной покачал головой. — А теперь вернемся к случайностям. Можно допустить, что в поселке вы, Сысоев, оказались случайно. Но совсем не случайно появилась на свет эта записка. Свидание случайно не состоялось — помешал Миньков. Но не случайно тут же гремит выстрел. А вот то, что убита Вера Михайловна, — чистая случайность, пуля предназначалась ее мужу. Роковая ошибка тут же обнаружена. Убийца в ужасе. Им владеет одна-единственная мысль — бежать. Это его первая ошибка. Вторая заключается в том, что забыл прихватить свои вещи. Третья в том, что бежит он не домой, а в противоположную сторону — наивная попытка запутать следы. Наивная, Сысоев!

Слушал его Сысоев с напряженным вниманием. Руками вцепился в край стола. Пальцы побелели.

— Вы с ума сошли! — выдохнул он. — Я убил Веру? Я?

— Хотите совет? В вашем положении лишь чистосердечное признание пойдет на пользу, все остальное будет во вред. Во вред, Сысоев!

Сысоев опустил взгляд, покачал головой.

— Невероятно…

Алексей Антонович нажал кнопку звонка.

— Даю вам, Сысоев, время на размышление. Если надумаете что-то сообщить, попросите бумагу и ручку. — Вошел милиционер, приказал ему: — Уведите.

Допрос порядком измотал Алексея Антоновича. Он налил из графина воды, отпил глоток, поставил стакан на стол. Закралось сомнение — верно ли сделал, дав Сысоеву время на раздумье? Не изобретет он какой-нибудь ход для своего оправдания? Вряд ли! Во-первых, никакой ход ему уже не поможет, во-вторых, притиснул его к стенке так, что ему остается одно — признаться. Однако к такому выводу он придет лишь после размышления. Потому — пусть сидит и думает.

Задребезжал звонок телефона. Звонил из города начальник угрозыска.

— Где вы пропадаете? — недовольным голосом спросил он.

— Ночью вернулся из поселка, товарищ полковник.

— Как двигается дело?

— Нормально.

— Что значит нормально? Убийца задержан?

Вопросы задавать всегда легче, чем отвечать. Скажи задержан — подавай улики, доказательства. Спокойно работать не дадут, будут тормошить беспрестанно. Уклонился от ответа.

— Есть кое-что на примете. Разрешите доложить об этом позднее.

— Хорошо, — помолчав, полковник спросил: — Может быть, нужна помощь? Мы готовы направить людей.

«Еще чего! — подумал Алексей Антонович. — Все вывезешь на своем горбу, они явятся на готовенькое…»

— Управимся сами.

— Смотри, Алексей Антонович. По стылым следам идти всегда труднее, — предупредил полковник.

Его предупреждение показалось Алексею Антоновичу не очень тактичным. Не первый день на этой работе, о таких элементарных вещах сам знает не хуже кого-либо.

XXI

Баторов нашел два ржавых гвоздя и ржавую же гайку. Пули не было. И надежды найти ее становилось все меньше. Старикам-помощникам все это надоело, и они ушли на похороны.

Звуки музыки заставили его распрямиться. Видимо, местный леспромхозовский самодеятельный духовой оркестр неумело, неслаженно заиграл траурный марш. И эта неслаженность воспринималась как выражение неизбывной боли и безутешного горя. Звуки труб ударили в синеву неба, разрывая его, звон оркестровых тарелок рассыпался по земле. Баторов поднялся на вершину бугра. Отсюда хорошо была видна пронзительно пустая, с желтой песчаной дорогой улица; там, где она заворачивалась, пятью широкими окнами смотрел на Байкал дом Миньковых; солнце, теплое и ласковое, светило сквозь кружевную резьбу наличников и карниза, кудрявые тени ложились на стены, матово поблескивала шиферная, на четыре ската крыша, ослепительно белела труба. У дома зеленым утесом высился тополь. Человек уходил. А все оставалось таким, каким было, возможно, и в дни его счастливого детства.

Широкие ворота были настежь распахнуты, в их темном провале долго никто не показывался, из двора лишь накатывалась, рвалась и мучалась в плаче музыка. Но вот из ворот вереницей потянулись женщины с венками, вызывающе красочными на ярком солнце. Баторов оцепенело смотрел на процессию, тоскуя от сопричастности к чужой, нелепо оборванной жизни. Отвернулся, сел на камень, где утром курил Константин Данилыч, достал сигареты и тоже закурил.

Неслышно подошла Соня. Сумочка через плечо, рука лежит на сумочке — ремень натянулся туго, сдавил складки жакета. Он уступил ей место на камне, сам сел на землю, подтянул колени к подбородку.

— Поговорила со стариком?

— Поговорила. — Соня разминала сигарету — перламутрово сияли ее длинные ногти. — Зануда твой старик.

— Мой он не больше, чем твой.

— Ты тоже зануда. — Она наклонилась прикурить от его сигареты, заглянула в лицо: — Скажи честно — осточертело тебе все это? — Повела рукой вокруг себя.

— Осточертело, — сознался Миша.

— Но копать все равно будешь?

— Придется… А что?

Она тихо, невесело как-то, пожалуй, даже грустно, засмеялась.

— Слушай, Миша, пойдем на похороны. Говорить ни с кем не буду, только посмотрю.

— Не могу. Извини, Соня.

— Зануда ты и есть зануда. Но я и одна схожу. Тебе бы там побывать тоже не мешало. Слышал, есть поверие: убийцу кровь тянет к могиле жертвы?

— Слышал. Даже, говорят, бывает, что прямо на лбу написано: «Я убийца». Погляди там… В случае чего — шепни Зыкову. Он там будет.

— А ты не совсем конченый зануда, — улыбнулась Соня.

Мише не хотелось оставаться одному. Он был бы рад, если бы Соня с часок молча посидела здесь. Но она, опершись рукой на его плечо, поднялась, пошла. Длинноногая, тонкая и легкая, высоко подняв гладко зачесанную голову, она шагала уверенно и свободно, с упругой стремительностью. Такие, когда уходят, обычно не оглядываются. Но Соня оглянулась. На солнце сверкнули очки и зубы. Помахала рукой. Вздохнув, Миша снова взялся за лопату.