Повести

Они остановились в березняке. Мартын Семенович попросил сорвать невысокое растение, увенчанное мелкими белыми цветами, собранными в зонтик.

— Это сныть. — Он отщипнул несколько листков, разжевал сам, дал попробовать Лешке. — Как на вкус?

— Ничего, сочные.

— То-то и оно-то — сочные. С ними можно щи варить.

— А почему вы раньше о них не говорили? — спросил Жаргал. — Я бы нашел.

— Есть другое растение, вех называется. Такие же у него листья, цветы разве помельче. Не дай бог суп из него сварить. Ученые поговаривают, что Сократа отравили ядом веха. Я умею отличать сныть от веха и вас научу. Так что щи у нас будут.

Туман помаленьку редел. Он уже не нависал сплошной пеленой, а стлался между деревьями растрепанными космами. А когда подошли к первой петле, засветилось солнце.

Петлю Жаргал и Лешка поставили хитро, с подвесом, но приманку привязали слишком высоко. Если медведь не очень голодный, не полезет ни за что. Антон, заметив эту ошибку, вроде бы даже обрадовался: не все, за что берутся, выходит у них гладко. Уж он-то бы так не поставил.

Ошибку заметил и Мартын Семенович. Петлю тут же переставили. Все были уверены, что и вторая петля стояла без пользы. Шли к ней без опаски. Треск дерева, сдавленный хрип заставил остановиться. За деревьями билась, ворочалась бурая копна.

Антон отвел рогатиной ветки, замер. Трос перехватил медведю брюхо, подтянул к стволу сосны. Учуяв людей, зверь рванулся в сторону, скоблинул когтями землю. Валежина, натянувшая трос, подскочила, грозя сорваться.

С рогатиной наперевес, боком, боком, мелкими шажками Жаргал стал приближаться к зверю. Антон пошел за ним.

Медведю удалось вцепиться в землю всеми лапами. Натянутый до предела трос стонал; скоба, вбитая в ствол, скособочилась, выворачивая белые щепки. Обостренным зрением Антон вбирал одновременно и скобу, и медведя с разинутой пастью, маленькими злыми глазами, и Жаргала, с лицом желтым, как осенний лист. Целясь в грудь, Жаргал взмахнул рогатиной. Когти зверя вырвались из земли, и трос поволок его к стволу. Рогатина скользнула у него около уха, вонзилась в землю. Медведь бил, рвал лапами землю, хватал ее ртом и выплевывал с яростным рыком. Антон заторопился, занес над головой рогатину, рубанул ею, как топором. Со звоном лопнул трос, хлестнул концом по сосне. Медведь кубарем полетел мимо Жаргала, заревел и нырнул в кусты.

Ничего не понимая, Антон оглянулся. Лешка стоял у носилок с ножом в руке. Глаза у него были большие-большие. Душа, конечно, ушла в пятки и еще не вернулась на законное место. Мартын Семенович сидит, подавшись вперед, крепко стиснув руками носилки. Жаргал с недоумением уставился в ту сторону, где исчез медведь, и кровь медленно приливает к его лицу. Антон глубоко, жадно, будто ныряльщик, только что выскочивший на поверхность воды, вдохнул в себя воздух, посмотрел на небо с поредевшими перистыми облаками.

Позднее, когда возбуждение улеглось, Антон наконец сообразил, что медведя упустил он. Хрястнул по тросу. С перепугу не совладал сам с собой. А они молчат… Наверно, ничего не заметили. Лучше бы заметили, поругали, поворчали.

Лешка только что вернулся из лесу, принес целую охапку сныти. Мартын Семенович стал отщипывать листья и бросать в котел. Жаргала и Антона на новом таборе не было. Рано утром они ушли на болото — искать дорогу, а Лешка остался, чтобы сготовить обед. День стоял пасмурный, с неба, как пыль, тихо трусил дождик.

Спички у них кончились. Огонь добывали из камня при помощи откованного Жаргалом огнива. Лешка приготовил сухой травы, смолистых щепок, вынул из берестяной скрутки фитиль с нагаром (на него пошла вата из телогрейки Антона), приложил его к осколку белого камня, ударил огнивом. В сумраке балагана вспыхнули искры. Как Лешка ни бил, искры летели вниз, на колени, и фитиль не загорался.

— Не получается, Мартын Семенович.

— Получится. Дело-то пустяковое.

— Ну да? — усмехнулся Лешка.

— Не «ну да», а да! Надо уметь делать все. Пригодится. Жизнь иной раз видишь как поворачивается. А ты над ней всегда хозяином будь. Не станешь хозяином, если ничего не умеешь.

— Всего не узнаешь, всему не научишься.

— Ты гляди — усвоил! — Мартын Семенович обернулся, взял у Лешки огниво. — Может, и верно, что всему не научишься. Но истину эту, замечаю, чаще всего вспоминают дремучие невежи да ленивого ума люди. А помнить надо бы другое: знание, умение — не груз в котомке. Чем больше, тем легче идти.

Корявыми, с виду неловкими пальцами Мартын Семенович зажал камень с фитилем, одним ударом запалил вату.

— Здорово! — засмеялся Лешка. Улыбнулся и Мартын Семенович:

— Ничего не здорово. Поучись — и у тебя выйдет. Ты же сметливый парень.

Разложив костер, Лешка долго бил по кремню огнивом. Тонкие губы были упрямо сжаты, на лбу сползлись морщины. Сейчас он сильно походил на своего отца, человека упрямого до своенравия, Лешка даже не замечал, что мокнет под дождем. Мартын Семенович позвал его в балаган — не откликнулся. На новом месте балаган сделали добротный, на два ската, с небольшой дырой входа. Сейчас в нем было сухо, тепло.

— Зажег! — Лешка поднял фитиль с синей струйкой дыма.

— Я же говорил — ничего хитрого. Все дело в том, чтобы в нужное место уронить искорку.

«Да, все дело в том, чтобы уронить искорку, — огонек сам разгорится», — повторил он про себя. Это очень просто. Но многие этого не понимают. И сам он тоже понял это недавно. Правда, что век живи, век учись…

С болота Жаргал и Антон вернулись мокрые с ног до головы. Никакого хода в топях не нащупали.

Они подбросили в огонь дров, повесили сушить одежду. Растирая голую грудь, Жаргал проговорил:

— Следы сохатого опять видели. Думаю, сохатые на берег из болота вышли.

— Ничего чудного. В болоте они кормятся.

— А не могли с той стороны прийти?

— Кто же их знает? По топям они ходят ловко, ни один зверь с ними не справится. А что?

— Так просто.

После обеда все трое пошли проверить самострелы. Мартын Семенович остался один. Сидел в балагане, ошелушивал корни. Погода не прояснялась. Небо было затянуто грязно-серой пеленой, с неровными светлыми потеками. Оно было как давно не мытое окно. Вверх но склонам скалистого кряжа тянулись веревки тяжелого, сырого тумана и пропадали в серой мути, скрывающей вершины. Лес напитался влагой; ветви деревьев, кустарников прогнулись, огрузнев от тяжести капель; земля набухла и уже не принимала в себя воду. Мутные ручейки сползали в лужи.

Сгущались сумерки. Дождь усиливался. Мартын Семенович выполз наружу, набросал дров в затухающий огонь, прислушался. В лесу, кроме тихого шелеста дождя, не было никаких звуков.

Он забеспокоился. Не случилось ли что с ребятами? Самострелы стоят недалеко, должны бы давно обернуться. Что бы им так-то, ни с того ни с сего, задерживаться в мокром лесу до потемок?.. Но что могло случиться? Мало ли всяких неожиданностей и случайностей поджидает человека на звериных тропах. Что, если опять в петлю залез медведь и они не совладали с ним? Или самострел ранил кабана? Хватит у них догадки не лезть на клыки раненого зверя?