Повести

«Подумала о родителях, о матери и испугалась — что теперь будет?.. Не исключено, что мать внушила дочерям: ничего, мол, «такого“ нельзя позволять до замужества. Вполне возможно, что внушила. Мол, сперва предложение, свадьба по всем правилам, а уж потом — пожалуйста… Это ты, — мысленно говорил себе Климов, — не придаешь значения формальностям, а у них в семье, может быть, именно такой закон, что сначала официальное «сватовство“, регистрация брака и так далее…»

Как он не подумал обо всем этом заранее? Как он не подумал о возможных последствиях?.. Вот кто ему теперь, действительно, Лина? Любовница?.. Нет, на это она не пойдет, об этом и думать нечего!.. Выходит, жена? Выходит, им надо пожениться?..

В жар бросило Климова от таких мыслей. Жениться — значит так вот сразу переломить свою жизнь, расстаться со свободой «благополучного холостяка», стать вдруг главой семьи!..

Масса сомнений промелькнула в голове Климова, но как только он представил Лину своей женой, представил, что она будет вот здесь, в этой квартире каждый день и вот здесь, рядом, каждую ночь, — представил, и все нутро обдало ликованьем, и отлетели всякие сомнения, всякие «трезвые мысли».

— А если… — заговорил он тихо, чувствуя, как пересохло во рту. — Если ты сомневаешься… то не сомневайся… Я люблю тебя. Очень, очень! Сегодня же пойдем к твоим, к твоей маме, и я… ну, в общем, попрошу твоей руки… Чтоб все честь честью…

Выслушав его, Лина долго молчала, словно бы собираясь с силами, а потом, с трудом произнося слова, сказала:

— В том–то и дело… что я не могу за тебя… выйти…

— Вот оно что… — еще не осознав полностью смысл ее слов, проговорил Климов. — А почему?..

— Я, конечно, когда–нибудь выйду замуж… Я еще не знаю, кто это будет… ты или кто другой… Но это будет человек… человек… — Она не смогла докончить, слезы снова душили ее.

Попросив его отвернуться, она встала, быстро оделась и отошла к окну.

Ничего не понимая, враз как–то озябнув, Климов тоже поднялся, набросил на себя одежду, сел на кровати да так и сидел, ощущая пустоту и отупение. Будто в нем прекратились все жизненные процессы: ни единой мысли в голове, ни единого побуждения. Пустота.

Лина все стояла, глядя в окно, спиной к Климову.

— Знаешь, почему я не могу за тебя выйти? — тихо и печально заговорила наконец она, видимо, полностью овладев собой. — Все дело в том, что ты не веришь в бога, а я верю. У нас вся семья верующая. Глупо, конечно, что я скрывала… Нужно было раньше сказать… Но мне так было хорошо с тобой!.. А я знала… как только я тебе скажу… между нами все кончится…

Он не помнил, как долго длилось ошеломление, он только помнил, как мелькнуло в нем желание рассмеяться, мол, что за шутки, Лина?.. Но тут же это желание и исчезло, а в голове будто вспыхнул свет, и осветились все темные уголки памяти. «Да, да, да, — заскакали догадки. — Совсем не пьют вино, не курят, эта «Святая ночь“ в «девичьей“ комнате… И рассказы про старушку–исцелительницу… Окаменелое лицо Лины, когда первый раз поцеловал ее… Эта пощечина… Вера Ольги Николаевны в судьбу… Линины слова, что, мол, нет «духовной близости“»… Все это и многое другое разом пронеслось в похолодевшей голове Климова, и он не засмеялся, не вскрикнул, не вырвалось из него ни единого звука, выражающего крайнюю степень изумления…

— И… какой же ты веры? — обретя кое–какую способность связно говорить, спросил он. — Православной или… — Он умолк, борясь с навязчивым ощущением нереальности, потусторонности, что ли, происходящего.

— Мы — протестанты, — обернувшись к нему и опускаясь в кресло, ответила Лина. — Нас на Земле двадцать семь миллионов. Среди нас знаменитый Ван Клиберн, среди нас был покойный Мартин Лютер Кинг. Среди нас много ученых с мировым именем, лауреатов Нобелевской премии…

Холод, холод… Климов почти физически чувствовал, как холод начал проникать во все нутро, в голову, в грудь, даже в позвоночник, в руки и ноги. Будто дохнуло сырым холодным подземельем, потусторонностью. И никак не выдохнуть, не выгнать из себя этот холод, эту промозглость…

— И… давно ты… давно это? — спросил он.

— С детства, — был ответ. — Мама с папой брали нас с собой в молельный дом. Мы, помню, играли там на полянке. Там цветы были, много цветов… Одуванчики… Там и сейчас так хорошо! Почти как в деревне…

Да, да, он что–то слышал про этот молельный дом на станции Калач… Только говорили, что там баптисты… А она сказала — протестанты… Холод все полз и полз по спине, и Климову стоило немалых усилий, чтобы зябко не передернуть плечами…

— И все–таки, — сказал он, сам не веря в то, что говорит, — пустяки все это. Почему ты не допускаешь мысли, что мы могли бы жить вместе? Я же не из тех, кто издевается над этим… Веришь, ну и верь себе! У меня вон мама верит… Так что ничего это не значит, Лина.

— Не значит, говоришь?.. А как мы детей будем воспитывать? Я им стану говорить, что бог создал Землю, а ты им про всякие газы и пыль, из которых, мол, Земля сама создалась…

«Вот даже до чего дошло! — ошарашенно думал Климов. — Даже и Землю–то бог создал… И все живое, стало быть, и траву, и зверье, и человека он создал… Батюшки–светы, да не мерещится ли мне все это?..»

И Климов ошеломленно молчал. Молчала и Лина. Молчала вся квартира, как–то по–особенному тихо было и за стенами квартиры; казалось, там кто–то затаился и прислушивается…

— Ну, я пойду, пожалуй… — задумчиво и отчужденно сказала Лина и взялась за лямки своего рюкзачка, брошенного в прихожей.

Климов, как во сне, проводил ее вниз по лестнице до подъезда и там, собрав всю теплоту, дотронулся до плеча Лины.

— Приходи…

Лина слабо, рассеянно улыбнулась и сказала:

— Я думала — ты после этого и разговаривать со мной не захочешь…

— Ну что ты, что ты! — как можно убежденнее сказал Климов и, сделав знак рукой, мол, всего тебе хорошего, принужденно растянул губы в улыбке.

И, словно забыв убрать с лица эту неестественную улыбку, полный самых противоречивых мыслей и чувств, поднялся к себе. Прошел на кухню, открыл холодильник, достал давнишнюю бутылку коньяка и, наполнив стакан, большими глотками выпил его до донышка. Ни о чем больше думать он не хотел, не мог, это было выше его сил.

Перед тем как заснуть мертвым сном, он пьяно улыбнулся: подушка так хорошо пахла Линиными волосами…

XII

Проспал Климов до вечера, а когда проснулся, то первой была мысль: «Черт побери все! Трижды побери все!»

«Это надо же быть таким дураком, чтобы за целый, считай, год не догадаться!.. — думал Климов, усиленно потирая рукой лоб и вспоминая утренний разговор с Линой. — Чтоб даже подозрения в твоей пустой башке не появилось!.. Ведь должно было тебя удивить то, что она в рот не берет вина, даже пригубить отказывается!.. И никто в семье не пьет, даже отец, который то и дело в командировках, в тайге, на севере, где сам бог, как говорится, велит согреваться спиртом… Должен же был подумать своей пустой башкой — с чего бы это у девочек в комнате на самом видном месте, как икона, картина с девой Марией и младенцем Христом!..»