Повитель
Шрифт:
— Может, убрать плуг-то? — несмело спросила Аниска. — Ржавеет ведь…
— А жрать что будем целый год? — вопросом на вопрос ответил Григорий.
— Ну, тотда… На пустоши, говорил Федот, можно бы…
Григорий горько усмехнулся, качнул головой сверху вниз:
— Черта ли там вырастет? Галька там одна…
Аниска помедлила и осторожно промолвила:
— А может, к Андрею тебе сходить… — И, заметив, как сверкнул глазами Григорий, добавила поспешно: — Я сама могу сходить… Попрошу… У них ведь все земли в руках теперь, может, и отведет получше…
Не торопясь, Григорий
— Не бойся… Не стану бить… А коль пойдешь кланяться Веселову — тогда по самые глаза вколочу в землю… Поняла? По самые!.. — И отошел так же медленно, не дожидаясь, не требуя ответа.
На другой день, однако, выехал на пустошь, всковырял несколько соток земли и забросал ее семенами. Пахал и сеял так, будто делает все для вида…
А потом, сидя дома, раздумывал: видно, в самом деле, колхоз — не коммуна. Вон как круто взяли. Раз — и выкинули его с собственной пашни. И оправдываются: клином вошел… Сволочи!
Давно уже казалось Григорию, что он ждет чего-то. Но чего — не мог понять. И когда однажды на рассвете на задворках деревни грянул выстрел, понял — вот чего! Вскочив с кровати, пробежал по комнате в одних подштанниках, прилип к окну, будто мог увидеть что-то через все село. «Не Андрея ли хлопнули?» — подумал он с затаенной надеждой.
Утром Аниска, отогнав корову в стадо, зашла в комнату и сказала:
— Ночью-то слы-ышал? Бабы говорят — в Андрея…
— Врешь! — так и подскочил Григорий.
— Чего мне? — Аниска удивленно посмотрела на мужа. — Все остерегался, говорят, по ночам выходить… А тут заботы посевные. Дуняшка, сказывают, не пускала, а он: «Затихло сейчас вроде в деревне…» И пошел…
— Ну?.. — нетерпеливо воскликнул Григорий.
— Что «ну»? — переспросила Аниска.
— Уби… Попали, что ли?
— Говорят, все плечо разворотили. Бежал, пока силы хватило, потом упал. В аккурат возле Тумановых… Добили бы его, да Павел выскочил, заволок в избу. Анна — к Дуняшке, а та уж по деревне мечется. Втроем, когда рассвело, перетащили его домой…
— Ага… Ну что ж, не будет ночами-то шляться, — пробормотал Григорий, натягивая рубаху.
6
Лето постепенно брало свое. Жарче становились дни. В полдень, в самый зной, в деревне все замирало. Даже озеро как-то бесшумно и лениво, словно нехотя, плескало в каменистый берег редкими и, казалось, загустевшими волнами.
Когда жар спадал, на улицах Локтей начиналось кое-какое оживление. Меж домов сновали ребятишки. Взрослых же увидеть можно было редко: шел сенокос. К вечеру косцы возвращались. И снова деревня замирала до утра.
Через несколько дней после того как стреляли в Веселова, ночью чуть не убили Павла Туманова — проломили голову кирпичом. Колхозники говорили:
— За Андрея, сволочи, мстят… За то, что спас…
— Да кто мстит-то? Наши деревенские единоличники ведут себя вроде тихо-мирно.
Андрей Веселов, бледный, похудевший, через силу поднялся с постели, подвязал руку к груди Дуняшкиным платком,
сказал жене:— Сбегай, Дуняша, позови Ракитина, Павла Туманова, фронтовиков… К мужикам, которые партизанили со мной, забеги…
Через час в маленькой избенке Веселовых собралось десятка полтора людей.
— Вот что, товарищи… — тихо проговорил Андрей. — В сельсовете несколько винтовок есть, кое у кого охотничьи ружья имеются, обрезы, шашки… Ружья зарядить картечью. И с наступлением темноты — на улицы. По одному не ходить — по двое, по трое. И бор прочесать надо. Туда сам пойду… Уличных патрульных назначим, а в лес… Кто со мной, добровольно?
— Куда ты с больной рукой? Без тебя обойдемся, — сказал Павел Туманов. Голова его была перевязана чистой синей тряпкой.
— В самом деле, полежи еще, — поддержал его Ракитин. — В лес я пойду.
Веселов поморщился не то от боли в плече, не то от услышанного:
— Если что — стрелять можно и одной рукой. Кроме того, надо нам повнимательней приглядываться к людям…
В первую ночь ничего подозрительного обнаружить не могли, хотя до света наблюдали за домами Исаева, Разинкина, Сухова, Бородина. В лесу тоже бродили попусту.
Наутро Игнат Исаев ввалился в колхозную контору, загремел на Веселова:
— Вы что, караулили меня целую ночь? Я что — беглый каторжник какой, чтоб стеречь меня?!
— Кто караулил, чего несешь? — попытался рассеять его подозрения Веселов. Но Исаев не дал ему договорить:
— Чего несу? Да ведь я слышу — шаги во дворе, говорок… Какому, думаю, дьяволу, чего надо у меня?! Вышел в сенцы, оттуда в коровник, вылез через дыру на крышу… И все видел… Степка Алабугин с ружьем стоял у стенки, прямо подо мной, а с ним еще кто-то. Чего же вы, а?
Веселов понял, что с Исаевым надо говорить начистоту, и сказал:
— Ведь стреляют какие-то сволочи по ночам, окна бьют. Вот мы и решили проследить — кто. А ты в стороне от нас держишься… Черт тебя знает, что ты в душе носишь… Сын твой у Колчака служил.
Игнат Исаев обиженно поджал толстые губы, помолчал и сказал:
— В стороне — верно. Не вижу пока выгоды прислоняться к вам… Мне одному жить неплохо. Но… хоть и служил сын у Колчака и сгинул где-то там… обидно все равно, что скрадывают меня, как волка… Я сроду в руках ружья не держал. — И, еще помолчав, добавил: — Я вот что попрошу: не обижай ты меня, Андрей, — сними следствие. Если в хотел, все равно не уследили бы вы меня. Не обижай…
И Веселов понял: к ночным выстрелам Игнат Исаев отношения не имеет. И еще подумал: рано или поздно этот зажиточный мужик «увидит выгоду», вступит в колхоз.
На другую ночь в лесу наткнулись на каких-то людей. Завязалась перестрелка. На выстрелы прибежали уличные патрульные, человек двадцать колхозников. Неизвестные кинулись прочь, оставив одного убитого.
Утром Веселов внимательно осмотрел труп. Это был неизвестный бородатый человек лет пятидесяти…
Пришел взглянуть на труп и Григорий. Он сразу узнал того неразговорчивого бородача, который сторговал у него коня, но ничего не сказал, подумал только: «Не могли Тереху пристрелить вместо этого дьявола…»