Поводыри богов (сборник)

– Не трожь! Хочу расплести свою косу на его подушке.

Не поверил Аскольд: обман это, морок. Но обмана не вышло. Хозяин, брат девушки, принял воина с доверчивостью. А ведь был он, Дир-словен, не последним человеком, и дружина под ним ходила немаленькая. Как жил он до Аскольда с этой своей нелепой доверчивостью – совершенно непонятно, но жил и богател день ото дня. Когда же стали они вместе ходить в походы, Аскольд с Диром, то сделались вовсе непобедимы, два меча взлетали как один, и всякий конунг или князь не то басилевс был бы счастлив видеть их при себе, в своей дружине. Но они решили ходить под Рюриком, урманин и словен, и много раз бегали через море на славном драккаре. Когда же Рюрик осел в Ладоге и принялся рубить крепость, недоверчивый Аскольд сказал простодушному Диру:

– Рюрик стар. Больше не добудет славы или доброй добычи. После него сядет княжить Олег, его шурин, а нам с тобою придется удовольствоваться малым. Уйдем от Рюрика на юг, к тем вишневым садам, где встретил я свою жену, а твою сестру, где розы цветут до глубокой осени, а река встает подо льдом лишь на месяц.

Вот как красиво сказал Аскольд. И еще сказал:

– Мы станем воевать вместе, но я на полшага впереди, и завоюем себе княжество. После станем вместе править и вместе торговать, и ты первый определишь цены как счастливый в искусстве торговли, тогда не только прокормим, но обогатим свое княжество. Словены полюбят тебя, ведь вы одной крови, но не станут своевольничать и свариться по обыкновению словен, потому что с тобою я – урманин. А мой сын и твой племянник, когда родится, соединит обе наши крови и вырастет великим правителем, и, может, Византия когда-нибудь ляжет под ним.

С тем они дошли до Киева, где земля так богата, что плодоносит даже вишневая ветка, забытая пастушком на темной, влажной, как лоно, земле. Киев открыл ворота, Аскольд привязал к поясу ключ от крепости, а Дир – ключ от сокровищниц и амбаров. Город процветал, и Аскольд чуть не поверил, что обмана больше нету в мире. Но время шло, а не родился сын у Аскольда и племянник у Дира, одних дочерей приносила маленькая хрупкая княгиня с темной косой, спрятанной теперь под покрывалом. После рождения пятой дочери Дир крепко задумался и подступил к другу:

– Ты должен взять себе еще одну жену! Это говорит тебе брат. Мне больно, больней, чем тебе, но мы должны думать о городе.

Аскольд усмехнулся в сторону, покачал головой, сделал вид, что задумался, сделал вид, что решился:

– Должен признаться тебе, Дир, мои наложницы тоже рожают одних дочерей. Потому я и меняю их так скоро. Поверь, ни одна не дорога мне так, как твоя сестра, но я тоже переживаю из-за наследника.

Круглое лицо Дира вытянулось, он потряс головой, словно в уши ему натекла вода от неудачного прыжка в реку, и Аскольд привычно изумился и растрогался: неужели на самом деле у Дира нет наушника, кто сообщал бы не только о делах торговых и политических, но и сплетни из жизни женской половины Аскольдова дома. Интересно, признается ли Дир в своей беде? А у Аскольда были наушники в доме друга, хоть и доверял тому, насколько отпускало сердце, сердце же у воина жесткое, круглое. Дир признался:

– Я обещал жениться на той, кто родит мне сына. Но дочерей родилось уже больше двух дюжин от разных женщин, а сына все нет. Ты меня за последнего простофилю-то не держи. Знаю, много охотниц войти в терем законной женой, иные из моих девушек меня обманули, понесли от других, хотя приходили в мою постель девственными. Но, все одно: рожают дочерей.

– Дир! Это твои края… – Аскольд нахмурился и запнулся, тяжело ему, воину, показалось пересказывать небылицы. – У вас много странных преданий. Недавно приходил бродячий скальд, кощунник по-вашему. Пел красиво, но слова нескладные, как глиняные игрушки, вылепленные ребенком. Не умеете вы слова складывать. А пел он о киевских женах, о том, что все жены здесь – ведьмы. И пуще всего из ворожбы любят напустить на молодух бесплодие или чтобы мальчики не родились. Дир, кто подучил его? Кто-то стоит за спиной этого нелепого певца, я даже вижу тень с высоким урманским шлемом и слышу звон знакомой секиры.

Дир рисовал по белокаменной богатой стене свои смешные охранные словенские знаки; чем помогут знаки, чудак!

– Брат! Не надо! Молчи! Не веришь в наших богов – не верь, но молчи. Сколько девочек принесли твои наложницы? Четыре дюжины! А ты все не веришь, мой недоверчивый брат. Если бы от барана рождались одни ярочки, скорее бы поверил, что дело нечисто. Конечно, кощунника подослали. Но какая разница? Ясно, что нас с тобой сглазили, но выгодно это не Олегу, на которого намекаешь. Ему своей Ладоги хватает. Выгодно это здешним воеводам. Тяжела им власть разумная, городское богатство тяжело. Привыкли, безрассудные, к смутам и нищете.

Аскольд не поверил. Но задумался.

Через недолгое время прибыл гонец от князя Олега: Олег-де стоит под Киевом. Мало воинов в его ладьях, но много всякого товару и невольников. Торговать хочет. А еще привез сильного волхва-кудесника, будто бы тот сам явился к Олегу из корельских лесов и упросил князя взять с собой в Киев; говорил, что летал белой птицей над всем светом между двух морей и видел: у киевских князей большая беда, наследник не родится, сглазили их. И сглаз-то снять несложно, надо лишь, чтоб Аскольд с Диром сами за ворота вышли да с малой дружиной подошли к кораблям Олеговым. Ну а уж как кудесника увидят, чтоб вовсе спешились и, смирив гордость, шли по песку до волхва на коленях.

И поверил вдруг Аскольд, но Дир задумался. Поглядел же на лицо брата, ставшее счастливым от веры в волшебство, удивился, как лицо от счастья меняется, и решил: пусть будет так, как хотят боги.

В тот же день названые братья разлучились. Дир поднял золотую чашу на богатом пиру в Дивном вертограде и засмеялся, увидав рядом своего отца, молодого и сильного, со здоровыми глазами. Отец его засмеялся тоже и хлопнул пожилого сына по плечу, ударил небольно в грудь кулаком, стали Дир с отцом одного возраста. Аскольд же поднял меч на Поле Счастливых Сражений, и повел его меч впереди прочих урман, рубя головы врагов налево и направо, не чувствуя усталости.

Маленькая княгиня с темной косой приготовилась без страха встретить смерть в высоком тереме, но не тронули ее, и дочерей не тронули, а сыновей у нее и не было. Хотела маленькая княгиня взойти на погребальный костер с мужем и братом, да похоронили их в разных местах. Осталась княгиня с дочерьми, но коса ее с того дня побелела, как вишневый цвет, что привел к ней мужа. А место гибели первых киевских князей на правом берегу Днепра, на уступе, стали с тех пор называть Аскольдовой могилой.

18

За два дня до праздника, до Купалы, когда княгиня искала прохлады в полюбившемся чулане, а нянька и ключница ласково посмеивались над ней и присыпали свои речи такой же острой приправой, как недешевая соль и пряности в кадушках с грибами, и сквозили в речах долгожданные, немного страшные роды и будущие дети, потому что если уж развяжется женщина, будь она хоть княгиня, хоть рабыня – после не завяжешь, не котомка, – стукнула дверь чулана. Княгиня Ольга лениво поворотилась от влажных смородиновых и вишневых листов, от скользкого душистого великолепия груздей и волнушек, от серой стены с налетом нежной плесени и подскочила на месте, а ребенок торкнулся в животе, упреждая об опасности. Няньку и ключницу как корова языком слизала, хоть нянька-то княгиню ни на шаг не отпускала от себя, подслеповатых глаз не сводила – не потому, что не велено, сама тряслась за воспитанницу.

Перед закрытой тяжелой, разбухшей от сырости дверью стоял молодой воин в однорядке тончайшего сукна, у самого князь-Игоря не было такой, и с тяжелой, но тонкой чеканки гривной на шее – не воин, советник и воевода Свенельд. Ольга не любила его еще с тех пор, как тот приезжал мальчиком вместе с князем Олегом, и не могла объяснить своей нелюбви. Воевода же смотрел на нее с почтением, но не робко и с нежностью.

– Не пугайся, княгиня Ольга, – довольно официально заговорил Свенельд, а чулан, кадушки и окорока вопили: «Не слушай, не место, не слушай, не место!»