Повседневная жизнь американской семьи

И, добавлю от себя, иногда существенно вырывается вперед. А тогда — равенство так равенство! — работу может оставить муж. Я лично знала две такие семьи.

Линда Кэрол, руководитель службы паблик рилейшенз одной из крупных фирм в Миннеаполисе, произвела на меня очень сильное впечатление. Никогда, ни в кино, ни на самых престижных конкурсах красоты, я не видела такой восхитительной женщины. Очень высокая, с безупречной фигурой. Несмотря на рост, движения пластичные, закругленные. Копна ярко-рыжих волос. Лицо не просто красиво — оно подвижно и одухотворено обаятельнейшей улыбкой. Вот уж, действительно, не женщина — богиня.

Под стать ей и Питер, муж, косая сажень в плечах, ковбойский подбородок и во всем облике — сила и доброта. Вот этот-то ковбой, а на самом деле моряк, работник торгового флота, решился на серьезный поступок: он ушел из флота, где довольно успешно трудился. Ушел ради карьеры любимой жены. Теперь она зарабатывает деньги, и деньги немалые, а он ведет дом и воспитывает дочку и сына.

Землячка Линды Роксана Вандервельд не так хороша собой. Но, по-видимому, работник толковый, если ей в ее тридцать четыре предложили стать вице-президентом очень крупной американо-английской корпорации «Гранд-метрополитен». У Роксаны и ее мужа по ребенку от предыдущих браков. Оба школьники выпускных классов, им требуется серьезное родительское внимание. Посовещавшись, решили, что муж-музыкант свою работу оставит.

Аборт

Никогда бы я и не подумала писать об этой хирургической операции, да еще в такой абсолютно немедицинской книжке, как эта. Но вынуждена это сделать ввиду чрезвычайной важности этой проблемы в США. Впервые я узнала о ней так.

В Уитон-колледже, штат Иллинойс, меня пригласили выступить перед студентами. Тему предложили общую — положение в России в период перестройки. Когда мы с сопровождающим меня профессором Айвоном Фассом подходили к зданию колледжа, он заметил: «Если вас спросят о вашем отношении к абортам, скажите, что вы — против». Я немножко удивилась. Перестройка, Горбачев, гласность, рыночная экономика — где здесь повод для разговоров об аборте? Однако после первых же вопросов по теме лекции вдруг встала тихая девочка и робким голосом спросила:

— А как в России обстоит дело с искусственным прерыванием беременности? Кто принимает решение об операции?

— Беременная женщина, кто же еще? — удивилась я. Наступила мертвая тишина.

— Ну, конечно, она предварительно советуется с мужем, — попыталась я попасть в нужную ноту. В ответ — полное молчание зала. Я беспомощно обернулась к Айвону Фассу. Он помотал головой, очевидно, напоминая о своем предупреждении.

— Но вообще-то я лично — против, — сказала я. Аудитория наконец проявила признаки жизни.

После лекции ко мне подошла та самая робкая девочка.

— Понимаете, — сказала она, — в нашем штате аборт считается криминалом.

— Не только в нашем, в большинстве штатов Америки, — поддержала ее подруга.

Через неделю мне предстояло выступать в Университете имени Джорджа Вашингтона, в столице США. Тема была такая: «Молодежные проблемы в России». Шерон Волчик, заведующая кафедрой женских исследований университета, предупредила:

— Слушай, если там будут вопросы об абортах, будь осторожна.

— Да, я знаю, — гордая своим опытом в Уитоне, сказала я. — Надо сказать, что я лично — против.

— Что-о? — она всплеснула руками. — Ни в коем случае! Прослывешь ретроградкой. Ведь завтра эти студенты выходят к Белому дому с демонстрацией в защиту свободы аборта.

Так я узнала о существовании этой борьбы — противников и сторонников искусственного прерывания беременности. Замечу, что первых намного больше и они значительно активнее. В то время когда я выступала перед студентами, газеты облетела информация о марше-протесте жителей одного небольшого городка на юге страны. Участники этой демонстрации прошли мимо дома, где жил и работал хирург-гинеколог. Стало известно, что он соглашается делать аборты. Разумеется, все легально, разумеется, по лицензии. Но все равно работа эта очень опасная — красная тряпка для общественного мнения, настроенного очень агрессивно.

Демонстрацию возглавляли активисты пресвитерианской церкви. Но среди ее участников, довольно многочисленных и очень агрессивных, были приверженцы самых разных вероисповеданий. В том числе и не очень глубоко религиозные горожане.

Вечером по телевизору можно было видеть отдельные сцены этого акта общественного возмущения. Доктор в это время был дома один. Он вышел на звонок, и несколько человек ворвались в открытую дверь. Его вытолкали на улицу и побили. Горожане, наблюдавшие заварушку из окна, звать работников правосудия не спешили. Полицию вызвали журналисты телевидения.

Выступления студентов Университета имени Джорджа Вашингтона были куда менее агрессивными. Хотя, возможно, и не менее эмоциональными. Вот некоторые выдержки из выступлений.

— Почему я не могу сама решить, пришло ли мне время стать матерью или нет? — говорила одна студентка.

— Моей подруге угрожала смерть от родов, — рассказывала вторая, — она хотела сделать аборт. Но давление общественного мнения было так велико, что она все-таки решила рожать и — умерла.

— Да и вообще, почему здоровье и благополучие женщины менее важно, чем жизнь неродившегося плода? — спрашивала третья.

Тут на трибуну вышел мужчина средних лет.

— Но ведь и для здоровья матери аборт совсем не безвреден, — сказал он. — Если он первый, дело может вообще обернуться бесплодием в будущем. Запрет абортов — это как раз и есть забота о будущем женщины.

— Да почему о моем будущем должен заботиться кто-то другой? Может быть, я не хочу рожать, пока не вышла замуж, или для меня важнее сейчас учеба, чем нежелательное материнство, или, наконец, если нам с мужем просто не по средствам заводить сейчас ребенка... Разве это не наше личное дело — какое решение принимать? Почему знакомые, соседи, пастор, все, кто формирует общественное мнение, оказывают на нас давление? Психологически это очень тяжело, это трудно вынести.

Тема эта всплыла у меня в разговоре с президентом организации «Focus on the family» («Семья в центре внимания»), в далеком от Вашингтона Денвере, столице штата Колорадо. Имя христианского проповедника Джеймса Добсона, возможно, знакомо кому-то из читателей. Дважды вел он на «Радио России» по утрам передачи на семейные темы. В Колорадо расположился его Семейный центр, он меня туда пригласил, поскольку еще в Москве ему сказали, что я интересуюсь проблемами семьи. Центр, по американским меркам, где сотрудников обычно минимальное число, поразил меня прежде всего многочисленностью своего персонала. Вместе с волонтерами, то есть людьми, работающими бесплатно, там трудятся около тысячи человек. Здесь есть свое издательство, выпускаются книги, издается семь журналов: для родителей, женщин, детей, подростков и молодежи.

Сам Джеймс Добсон — фигура значительная. Как и многие протестантские священники, он по-человечески очень обаятелен — приветлив, открыт, доброжелателен. Покоряет его манера чутко вслушиваться в слова собеседника. Почти со всем, что он говорит, трудно не согласиться.

— Доктор Добсон, — спрашиваю, — есть ли четко сформулированные принципы, на которых зиждется работа Центра?

— Да. Их всего четыре. Первый: величайшая ценность семьи — дети. Иметь детей и воспитывать их — самое большое счастье. Второй: брак должен быть вечным. Развод — величайшее зло. Третий: ценность человеческой личности абсолютно не зависит от успехов и достижений этой личности. Каждый человек, какова бы ни была его общественная значимость, в равной степени достоин внимания и уважения. Четвертый: смысл жизни в том, чтобы служить Богу. А это в первую очередь значит любить друг друга, заботиться о ближнем и помогать ему в его нуждах. Именно таким образом мы прикасаемся к Нему, к Вечности.