Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира

Учитывая существовавший тогда культ королевы, мы можем не сомневаться, что каждый, кто мог, старался ей подражать. Она была законодательницей моды для двора, которая оттуда, в свою очередь, распространялась по всей стране. А это благоприятно сказывалось на торговле. Ювелиры, золотых дел мастера, производители посуды, часовщики, ткачи, красильщики, кружевницы, лудильщики, портные и изготовители подсвечников богатели с каждым новым витком моды. Некий Леонард Смит, портной из Лондона — а портные хорошо зарабатывали, — среди прочих диковинок в своем доме имел «морского конька, или родонит — совершенно необычный и редкий камень», а также зеркало, украшенное золотом, серебром и бархатом, усыпанным жемчугом.

У Елизаветы было много зеркал. В одном из них, «украшенном колоннами и маленькими статуями из алебастра», она впервые, должно быть, увидела себя состарившейся — и возненавидела все зеркала. Какой она была тогда, мы можем себе представить по описанию французского посла де Месса. Королева страдала от невыносимой зубной боли и, извинившись за наряд, приняла посла в халате.

Как сообщает нам посетитель, она была «странно облачена в платье из серебряной ткани — или газа — с очень высоким воротником, подкладка которого была вся украшена маленькими подвесками из рубинов и жемчужин. На голове у нее был венок из той же ткани, покоящийся на огромном рыжем парике с золотыми и серебряными блестками, а на ее лоб свисали несколько жемчужин. Что же касается ее лица, — продолжает он, — то вытянутое и худое, оно выглядит очень старым. Зубы желтые и неровные, и на левой стороне их осталось меньше, чем на правой. Многих зубов не хватает, поэтому когда она говорит быстро, ее речь не так просто разобрать. У нее по-прежнему высокая красивая фигура и выглядит она грациозно. Насколько это возможно, она сохраняет чувство собственного достоинства, держась сдержанно и в то же время снисходительно».

Такой он увидел ее в первый раз. Позднее, познакомившись получше, они обсуждали его миссию, и внезапно она обернулась со словами: «Господин посол... видите, что значит иметь дело с такой старухой, как я». Она произносила это уже не раз, обращаясь к де Мессу и прочим, и отчаянно ждала, что собеседник откажется признать правду. И де Месс оправдал ее ожидания.

Но безжалостное ясное зеркало, обрамленное колоннами и скульптурами, не могло скрыть правду. И по этой причине последние двадцать лет своей жизни Елизавета не смотрелась в зеркало. Ни одно зеркало, дешевое или дорогое, не могло отразить ее истинный образ, ведь богини не могут стареть и терять зубы. Сколько лет было Диане, когда она полюбила Эндимиона? Сколько было Венере, когда от яркой крови Адониса темный лес вспыхнул актинидиями? Они не имели возраста... как и она.

И несмотря на то что Роберт Дадли умер в год разгрома Армады — умер совсем неромантично, от лихорадки в Корнбэри-парк в Оксфордшире, — у нее по-прежнему были Адонисы и Эндимионы, чтобы доказывать свое бессмертие. Среди них был прекрасный Эссекс и юный привлекательный Чарльз Блаунт, которому она подарила золотую шахматную фигурку королевы в знак своего расположения после его успехов на турнире. Чарльз носил золотую королеву на рукаве, чем так оскорбил Эссекса, что тот вызвал его сразиться на рапирах.

Ей не было необходимости смотреться в лживое зеркало. Образы Глорианы, Бельфебы, Цинтии, несравненной Орианы, Мерсиллы, Морской Девы, Феникса Мира, нетленные и неподвластные времени, хранят строки ее поэтов, сияют во взглядах ее придворных, вызывают преданность и ревность ее фаворитов — и подтверждение тому кровь юного Эссекса, раненного подобно Адонису в бедро рапирой Чарльза Блаунта.

Глава пятая Культура питания, как ее понимали елизаветинцы

Улицы Сэндвича были увешаны гирляндами и покрыты гравием. У ворот города «на одиннадцати подпорках стояли позолоченные фигуры»⁽⁴⁸⁾ английского льва и дракона — символа Тюдоров. Это было 31 августа 1573 года. В город на четыре дня должна была приехать Елизавета. Она прибыла вовремя и была встречена городскими чиновниками, среди которых были и священник прихода Святого Клемента, и городской учитель, произнесший речь, которую королева тактично похвалила, сказав, что та была одновременно «хорошо продумана и очень красноречива». После чего ей в дар преподнесли золотой кубок и Новый Завет на греческом — подданные очень гордились тем, что их королева могла свободно читать на этом языке. Но самым ярким событием четырехдневных празднеств был банкет, устроенный королевой в здании школы.

Королева остановилась в доме мистера и миссис Мэнвуд. Миновав их сад, она вышла к зданию школы. Перед входом мистер Айзбренд произнес речь и вручил ей кубок из позолоченного серебра. Когда она наконец оказалась внутри, то увидела, что школа превратилась в загородный дом. Там стоял стол длиной в 28 футов, на котором было выставлено не менее 160 аппетитных блюд.

Королеве так понравился банкет, что она приказала «отложить некоторые блюда и отнести в ее резиденцию».

Этот жест, продемонстрировавший расположение и благосклонность гостьи, вызвал всеобщее удовольствие.

Здесь Елизавета проявила исключительный такт, великодушие, симпатию и понимание. Дома она была довольно сдержанна в еде, но в разъездах привыкла к столь великолепным и пышным приемам, что простой стол из 160 блюд мог ей показаться ничтожным. И так бы оно и было, если бы королева была снобом или если бы прием был организован каким-нибудь богатым придворным. Но добрые жители Сэндвича были не богатыми придворными, а ее верными подданными, и она платила им любовью за любовь. Просьба королевы отослать часть блюд в дом к мистеру и миссис Мэнвуд показала им лучше всяких слов, как высоко она оценила их усилия.

Двумя годами позднее Лейстер в течение восемнадцати дней развлекал королеву в Кенилворте. Пребывание там сильно отличалось от визита в Сэндвич и стоило Лейстеру около тысячи фунтов стерлингов в день. По случаю приезда Елизаветы перед главным зданием возвели временный мост, на котором было устроено представление. Мост украшали семь колонн с мифологическими божествами, которые преподнесли королеве символические дары. Сильван подарил ей клетку с живыми птицами — выпями, кроншнепами, цаплями и веретенниками. На колонне Помоны стояли огромные серебряные блюда с яблоками, грушами, вишнями, грецкими орехами и фундуком. На других колоннах были колосья пшеницы, овса и ячменя; огромные ветки красного и белого винограда; сосуды с красным и белым вином. У колонны морского божества прямо на траве в большом количестве лежала морская рыба. Если учесть, что июль тогда выдался необычайно жарким, можно представить, какой там стоял запах! Последняя колонна была посвящена искусствам, каковыми считались оружейное дело, музыка и медицина. И как всегда, объяснение происходящего было представлено в очень длинных стихах.

На протяжении всего визита развлечения следовали одно за другим. В один из вечеров было устроено водное представление. Деве Озера, восседающей на острове, прислуживала плавающая русалка длиной в 24 фута, а Арион подъехал на огромном дельфине, чтобы произнести речь в честь королевы. Но Арион оказался так пьян, что, забыв свою роль, стянул с себя маску и прокричал: «Я вовсе не Арион, но честный Гарри Голдингэм». Говорят, королеву эта выходка очень позабавила, хотя честный Гарри, без сомнения, позже получил по шее от постановщика представления.

Именно во время этого визита Лейстер устроил самое шикарное за всю историю правления пиршество. Двести человек прислуживали за столом, на котором была выставлена тысяча блюд в хрустальной и серебряной посуде. Все это трудно согласуется с убеждением Харрисона, что теперь англичане стали менее прожорливы, чем раньше.

«До этого, — утверждал он, — за едой и напитками проводили намного больше времени, чем сейчас. Прежде мы завтракали утром, выпивали и перекусывали после обеда и к тому же принимались ужинать, когда пора было уже идти спать... Теперь эти старые привычки, слава Богу, остались позади, и каждый способен, до некоторой степени (за исключением молодых, которые не в состоянии дождаться обеденного времени), довольствоваться только обедом и ужином».