Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия
Шрифт:
Род человеческий можно уподобить цепи, коей звенья составляют одно целое; и потому влияние внешней силы на один оного член содействует укреплению или разрушению всего тела. Итак, неудивительно, если многие одинаковые привычки находятся у людей разного звания; предрассудки влекли под чугунный свой скипетр равным образом боярина и мужика. Богатый редко вымышляет, поелику это ему стоит труда; а что бедный выдумает, то является по большей части в такой одежде, какой ожидать можно от несчастия; и потому лучшая выдумка его нередко носит на себе печать суеверия.
Пока суеверие ограничивается не вредными выдумками, то есть пока оно основывается только на смешном каком-нибудь обыкновении и не погашает искры святой религии, не унижает разума и не теснит добродетели, а держится только как остаток прошедшего, то его можно отнести более к слабостям, нежели к порокам.
Сюда относится и привычка желания здоровья при чихании. Она произошла в самые давние времена и потом принята у всех образованных народов. Удивительно,
Итак, привычка желать здоровья при чихании получила право гражданства у всех народов, между тем как кашель, вздохи, отрыжка, харкание и другие звуки нашей самодвижной машины осталися без всяких привилегий. Неужели потому что действие сих звуков само по себе бывает здорово и, следовательно, не требует желания, которое предоставлено только неожиданному и редкому чиханию; ибо и тут, если чихание происходит от насморка, то желание здоровья запрещается.
Сколько странна привычка сия, столько же любопытно исследовать начало оной: где, когда и как она произошла, каким образом наряду с прочими предрассудками переходила она от одного народа к другому, а таким образом дошла и до нас. История народных обычаев, пишет Виланд, не говоря уже о приятности, которую она сама по себе производит, есть истинное училище для наблюдательного ума; жаль только, что начало оных теряется по большей части в тех отдаленных временах, куда свет Истории еще не проникал.
Многие писатели почитают Италию, особливо Рим, отечеством привычки желать здоровья при чихании. Поводом к сему будто бы была моровая язва, свирепствовавшая в Италии в 577 году при папе Пелагии II. Все средства, принятые для прекращения оной, были тщетны. Наконец чрез несколько лет она пресеклась; но на место ея появилась болезнь, коей отличительными качествами было зеваниеи чихание; от первого из сих предохранялись маленьким крестиком, который делали перед ртом, когда начинали зевать, чтобы резвый шалун Асмодей не залетел туда и не поселился в грешном теле. Сия привычка есть еще и поныне между католиками в Германии и Польше; против второго употребляли слова: на здоровье,и будто бы таким образом спасалися от смерти.
Все это очень могло статься, хотя впрочем зевание и чихание никогда не были спутниками моровой язвы; но о привычке желать здоровья при чихании упоминают писатели гораздо древнейшие. Апулей, живший за 300 лет до сей язвы, рассказывает нам весьма забавное происшествие с одним шалуном, открытым чрез чихание. Жена одного человека, который доставал себе пропитание мытьем белья, занималася, как и теперь иногда случается, в отсутствие своего супруга такими галантерейными забавами, кои от строгих нравоучителей называются бесстыдным распутством, хотя, впрочем, в наши просвещенные времена дают им и другие не столько грубые названия. Однажды, когда несчастный Корнут (назовем хоть так этого бедняка) отлучился из дома, а между тем нежный Адонис успел уже посетить прелестную прачку, как вдруг сверх всякого ожидания муж возвращается назад. Можно представить себе смятение верной сожительницы; она в замешательстве не нашла другого средства укрыть своего трепещущего Селадона, как посадить его в корзину, стоявшую под столом, в которой обыкновенно серою натирали белье, и кое-чем накрыть, пока еще муж не вступил в комнату. К несчастию, это случилось в обеденное время; оба они сели за стол друг против друга. Бедный затворник вооружился всем терпением и дышал тише, нежели мышь в мышеловке, но скоро открылося действие серного запаха; он почувствовал стеснение в груди и одышку; наконец так сильно начало его тревожить, что он, не в силах будучи удержаться, принужден был чихать. Чихнет раз; муж это слышит и, в задумчивости не примечая, откуда звук, полагает, что это чихнула его жена, и говорит тотчас: на здоровье, помогай Зевес! Чихнет в другой, учтивый супруг опять: на здоровье; но как это чихание стало продолжаться слишком долго, то муж пришел в недоумение и, к изумлению своему, приметил обман; он стал искать под столом, и что ж? Вытаскивает из корзины чихающего страдальца и потчует его так пристально, что чихание благополучно проходит и бедняжка отказывается уже совсем от удовольствия посещать вперед свою Дульцинею.
Тиберий, по словам Плиния, дал именное повеление: чтобы всякой, кто ни встречался с императором на улице, желал ему здоровья, когда он чихает; дабы таким образом, как будто чрез счастливое предзнаменование, быть ему охраняему от всякой неприятности, могущей с ним встретиться. Далее Плиний замечает еще, что такое восклицание было святее и сильнее, если при том произносили имя чихающего.
Ориген упрекает христиан третьего века в суеверии, то есть что они, несмотря на священность христианской веры ими принятой, все еще оставались слепыми рабами
суеверия идолопоклонников, коим подражали они при чихании, в волшебстве и т. п.У греков был обычай при чихании говорить: помогай Зевес! Когда же кто из них чихал и не надеялся на учтивость присутствующих, то, конечно из особенной вежливости, он сам себе желал здравствовать.
Один из древних эпиграмматистов рассказывает о некоем Прокле,которому природа даровала толстую голову, огромные уши и предлинный нос; сей последний, по словам сочинителя, столько был длинен, что бедный Прокл одною рукою не мог утирать его, когда это нужно было; а уши у него так были отдалены от крайнего конца носа, что при чихании звук исчезал в воздухе, не дошедши еще до его ушей; почему он, прибавляет автор, и не мог призывать себе в помощь Зевеса.
Из сказанного видно, что привычка желать здоровья при чихании не есть выдумка VI столетия для предохранения себя от язвы; но обычай, происхождение коего теряется в глубокой ночи времен прошедших.
Древние верили, что чихание содержит нечто божественное и предзнаменует будущее; почему оно в греческом языке часто выражалось словом птица: ибо сии животные во многих отношениях были почитаемы предвестниками будущего. Плутарх в своем письме о гении Сократа говорит: «Что в медицине пульсдля тела человеческого, то для души чихание,которое посему и обоготворили; по той же причине повергались на землю, когда кто чихал». «Почему, — спрашивает Аристотель, — чихание поместили мы в число богов; а не уважаем подобным образом кашель и одышку? Может быть, потому что оно происходит в голове, как наилучшей части нашего тела и жилище мыслей? Или потому — что чиханиеесть знак здоровья, но кашель и одышка напротив того есть знак нездоровья?»
Но сей Аристотелевой причины недовольно; поелику люди имели слабость обоготворить многие несравненно худшие вещи. Итак, в сем случае нет другой причины, кроме предрассудков обладающих весьма часто слабыми умами.
Тут надобно еще заметить несколько о гении Сократовом. Может статься, что просвещеннейший, полезнейший и почтеннейший сей философ Греции под откровением своего гения понимал нечто другое, а не чихание. По крайней мере сие подтверждает какой-то Тересий из Мегар, которого Плутарх следующим образом заставил говорить: « Гений Сократасодержался в чихании, или в собственном его, или и другого: ибо если он имел какое-нибудь намерение и когда кто чихнул — находясь у него на правой стороне или за ним, то сие служило ему хорошим предзнаменованием к исполнению своего намерения; но ежели кто чихнул на левой стороне, то сие было знаком, что он должен оставить свое предприятие. Что же касается до его собственного чихания, то оно значило одобрение предприятия, ежели случалось ему чихнуть при самом начатии; но когда происходило оно уже во время действия, то сие было предостережением, дабы оставить свое предприятие».
Сии слова крайне огорчают Плутарха, и он никак не может согласиться, чтобы толико прославленный гений Сократа мог состоять из такого ничтожного мнения и чтобы столь умный и рассудительный муж мог заняться подобными нелепостями. Но кто без слабостей? Мало ли видим мы и в теперешнем просвещенном веке, когда светило образования так сияет, мало ли видим людей, которые, прошедши несколько десятков учебных зал и наполнивши голову свою всеми познаниями, не оставляют самых грубых предрассудков? Почему и великий Сократ в таком веке, когда мифология, повести героических времен и картины обильные стихотворцев столько подкрепляли суеверие, не мог иметь своих слабостей? Век Сократа наполнен был бездною суеверных выдумок; многие философские системы, вместо того чтобы искоренять, еще поддерживали их; чудные заключения древних физиков, богослужебные обряды, предсказывания по полету птиц, по внутренности животных, пророчества оракулов, гадание по звездам, одним словом, все обстоятельства соединилися и запутали гордиев узел суеверия так крепко, что нельзя было его развязать иначе, кроме как решительным ударом божественного меча Откровения.
Наконец один только Сократ мог бы нам открыть свои таинства, ежели бы он что-нибудь писал; или если бы ученики замечали слова его в сем отношении! Ежели мы снесем все места, где Ксенофонтупоминает о гении Сократа, и решительно заметим образ и обширность влияния, которое приписывает Сократ своему гению; то найдем, что всегда о том только идет речь: начать или оставить предпринимаемое дело? Но нигде сей дух не дает ему совета, каким образомисполнить дело, чтобы оное кончить в свою пользу? Итак, он был только спасительное предостережение, что с помянутыми словами Тересия весьма согласно. Впрочем теперь же докажу, что привычка следовать предвещанию чихания была общая: поелику оно почиталося голосам божества, которое человека увещевает: что ему делатьили что оставить; по чему, вероятно, что Сократ следовал сему общему обычаю.