Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков

А далее автор записок возвращает нас к вопросу о человеке и животном и вот как он рассуждает: «Как же ты собаку жалеешь, а человека — нет? — Человек сволочь, он может защищаться, к его услугам полиция, закон, а у собак нет ничего».

И снова неприязнь и недоверие к людям. Запись диалога:

« Совруев.Надо бы нам парламент!

М. Н.Тогда Россией и будут править инородцы.

Совруев.А теперь-то как?.. В любой канцелярии найдёшь какого угодно инородца. Россия всю жизнь управляется инородцами».

После этого такое рассуждение: «Опасно быть революционером и… градоначальником. Только одно хорошо, другое скверно».

В записной книжке нашёл я и старый анекдот, вызванный убийством великого князя Сергея Александровича. Запись такая:

« Старуха.Батюшки, кого это убили-то?

Городовой.Проходи, проходи, мамаша, кого надо, того и убили».

По этому поводу по Москве ходила ещё и такая шутка: говорили, что тогда, при взрыве, «великий князь впервые в жизни пораскинул мозгами». Внёс владелец записных книжек и ходившую тогда по Москве шутку Гиляровского по поводу болезни «бери-бери» (эту болезнь, как известно, вызывал недостаток витамина «В» в организме, и она была распространена на Дальнем Востоке). Гиляровский сказал тогда: «Японцы от неё умирают, а русский чиновник живёт». Вся разница была в ударении: в названии болезни оно ставилось на первом слоге, а когда речь шла о деятельности российских взяточников — на втором.

А вот записная книжка за 1908 год. Наступило время реакции на прошедшие революционные встряски. Изменились жизнь и настроение людей. «А я, — читаем мы, — никогда в Бога не верил, а теперь, живя с простым народом, ощущаю желание молиться… Жажда служить народу, принести пользу отечеству кончилась сразу… Приходили и забирали только что вступившего в революционный кружок».

Автор записных книжек пускается в рассуждения о взаимоотношениях простого народа и интеллигенции. Тогда это была популярная тема. Он пишет: «…В древние времена носительницей религиозных идеалов была народная масса, потому что способом распространения их была проповедь не печатная, а устная. Устная проповедь сначала доходила до слуха народа, а уж потом до интеллигенции. Теперь устной религиозной проповеди совсем нет, есть проповедь социальная, но не устная, а печатная, и в таком виде она доступна прежде всего интеллигенции, а потом народу… Мы все думаем одно и то же, только высказываем свои мысли в разных формах. Кто не хочет добра человечеству?.. Один мужик верит, ждёт, что должна быть на земле другая жизнь. Другой верит только в загробную, интеллигентный человек — в социализм — всё сие одно и то же, сознание, разум ведёт человека к одной точке… В раннюю пору приходится человеку пережить три степени идолопоклонства: в Бога, в людей и в себя… У человека нет и не может быть счастья — его нужно завоёвывать, а перед тем как его завоюют люди, мир переполнит скорбь».

От размышлений записи возвращают нас к жизни, и мы читаем: «Как мы праздновали юбилей Толстого [91] . Я занял 25 копеек и пошёл купить газеты. Газеты у Шимоева были все распроданы, несмотря на то, что их час назад только получили. Я пошёл в киоску, — она закрылась за распродажей газет. Газетчики просили возвышенную цену (за „Русское слово“ — 10 копеек). Ещё были две газеты „Голос Москвы“. Платить дорого не хотелось, потому что на 25 копеек можно было купить только 2 газеты. Тем не менее „Русское слово“ я купил, а за остальными пошёл в другую киоску. Там кроме „Русского слова“ и „Раннего утра“ ничего не было. Я купил и чтением этих газет вечером мы почтили Л. Н.».

91

Лев Николаевич Толстой родился 28 августа (9 сентября) 1828 года.

И вот, наконец, 1 августа 1914 года — война. Думал ли кто тогда, что этот день открывает в России бесконечную полосу войн и насилий и что настало в стране весёлое время для смерти, когда та, сладко потянувшись и захрустев косточками, смогла радостно, как когда-то во времена чумы, сказать: «Господи, хорошо-то как!»

Убийство в боснийском Сараеве наследника Австро-Венгерского престола, эрцгерцога Франца Фердинанда, сербским националистом Гаврилой Принципом положило начало мировой войне и развалу Австро-Венгерской империи, которую ещё не так давно старался сохранить наш Николай I. Теперь Австрия была врагом России, а все наши симпатии были на стороне православных сербов. Монархическая солидарность уступила место религиозной. Когда Австрия объявила Сербии войну, один видный представитель сербского посольства в Москве на вопрос российского газетчика заявил, что война между Австрией и Сербией не будет локализована и что начало этой войны означает также и начало огромного пожара, который охватит всю Европу. «Результаты и последствия этого пожара, — сказал тогда дипломат, — предвидеть нельзя, но последствия его будут огромны». И он оказался прав.

В записных книжках нашего неизвестного знакомого появились в то время новые записи.

«Вчера, — гласят наспех начертанные каракули, — во втором часу, в открытые окна доносились раскаты крика манифестантов: „Ура!“.

…Идя по Цветному бульвару, я видел, как молодые люди без шапок пели „Царю небесный“… Швейцар говорил, что все русские пойдут бить немцев и что война будет народной… На улице озорная толпа что есть силы кричит: „Шапки долой!“ Один снимает. „Ха-ха-ха! Хоть один да послушался!“»

Газеты писали: «Вечером на Чистопрудном бульваре собралась громадная толпа детей и отправилась с пением „Боже, царя храни“ к Покровским казармам. Народ стал собираться на Страстной площади. Быстро организовалась манифестация, направившаяся с национальными флагами и криками „Ура!“ к памятнику Скобелева… Несут флаги и стяги, портреты государя императора и сербского короля Петра. По дороге к толпе присоединяются новые манифестанты и скоро толпа достигает нескольких тысяч… Манифестации идут целую ночь, по всем улицам Москвы, как в центре, так и на окраинах… Вечерами на улицах Москвы вся публика ходит с обнажёнными головами… Громадная манифестация в одиннадцатом часу ночи собралась в Кремле около памятника Александру II… Толпа беспрерывно поёт „Боже, царя храни“ и „Спаси, Господи“. Люди из толпы произносят речи о текущем моменте. Речи покрываются криками: „Долой немцев, долой Австрию! Да здравствует Сербия, да здравствует Россия!“… Случайно встречающихся военных народ приветствует громкими криками и качает… устраиваются митинги. Ораторы произносят речи. К призыву быть всем заодно и сплотиться грудью для борьбы с врагом присоединяется призыв быть трезвыми. Кто-то выкрикивает: „Клянитесь, что не будете пить пиво до тех пор, пока не минует горькая чаша испытаний!“ — „Клянёмся, клянёмся!“ — отвечает толпа… Все питейные заведения в Москве закрыты, а поэтому пьяных совершенно нет. Крики „Долой Австрию, долой немцев!“ начали приобретать реальное значение. Третьего дня манифестация ночью подошла к ресторану „Вена“ и потребовала снятия вывески. „Долой Вену!“ …В Немецком клубе группа членов возбуждает ходатайство о перемене названия… На Красной площади был устроен грандиозный митинг… Всего на площади было не менее 50 тысяч человек… торжественное молебствие… Народ сосредоточенно молится… На возвышение взошёл священник и, обращаясь к народу, сказал: „Будем же единодушно просить Господа Бога помочь нам пережить этот тяжёлый момент“».

Для уверенности в победе русского оружия у москвичей были основания: под ружьём в России тогда находились 1 миллион 364 тысячи человек, в то время как в Германии только 780 тысяч. И всё-таки не всех тогда в Москве захватил патриотический ажиотаж.

Очевидец всех этих событий записал в своей книжечке:

«Попадались дамы в слезах…

По случаю мобилизации в магазинах обуви чувствуется недостаток сапог.

Жалуются — водки нет. А один сказал: „Момент сурьёзный… Надо водочку пить бросить“. — „Отступать не будем, будем умирать на позициях“, — говорил другой.

Когда полк проходит мимо церкви, то неверующий снял фуражку и перекрестился: такой порыв.

В Охотном Ряду люди потребовали зачеркнуть на вывеске ресторана слово „Вена“.

Один у памятника Скобелеву, несколько выпивший, произнёс по ошибке вместо „Да здравствует Россия!“ „Да здравствует Австрия!“ Его за ноги да за руки и сняли. „Виноват, ошибся!.. Австрию долой! Ура!“ — „Россию долой!“ — крикнул выбежавший из ворот татарчонок..

… „Как же нам таперича немцев дразнить, надо бы, барин, им кличку дать“, — спрашивает извозчик, на что седок отвечает: „У немцев есть кличка, французы их швабами называют“. — „Швабры, говоришь?“ — улыбается извозчик.

…Гостиница „Дрезден“. Слово „Дрезден“ завешено полотнищем…»

Шестнадцатого июля 1914 года именным высочайшим указом в России была объявлена частичная мобилизация. В скором времени в большинстве губерний Европейской России были призваны на действительную военную службу нижние чины запаса и казаки, офицеры запаса армии и флота, казачьих войск, а также врачи, ветеринары и фармацевты запаса армии.

Первого августа 1914 года Германия объявила России войну.

В записной книжке появились такие записи:

«Жена мужу говорила: „Вставай, Вавила, Германия войну объявила“.

…Главный начальник всё боялся, как бы в его часть не попали пьяницы: с ними трудно работать.

…Один спрашивал: „Скажите, пожалуйста, будут давать хлебопёкам георгиевские кресты, а то у нас один такую лепёшку испёк, что картузом не покроешь“.

…Благодарили начальство за то, что закрыли на время мобилизации водку.

…В вагонах трамваев стали креститься чаще, нежели в мирное время. Один солдат говорил: „Я к ефтому офицеру в роту не пойду, он больно отступать ловок В японскую войну через него в плен попал“. Слух распустили, что на войну будут брать коров. Плач баб.