Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне
Шрифт:
Дневник генерала Гурго предоставляет нам многочисленные подробности, порой даже интимного свойства, этого заболевания — дизентерии. Среди французов он оказался первым, кто заплатил ей дань. В феврале 1816 года Гурго заболел; его лечили, но не слишком успешно, поскольку в конце месяца он записывает: «Не мог продолжать дневник из-за сильнейшего приступа дизентерии, которая к середине марта привела меня на край могилы». Действительно, в это время он уже собирается продиктовать свою последнюю волю, а врач, доктор Уорден, дежурит около него по ночам. Едва поправившись, он является к Императору, и тот со своей обычной резкостью, которая в данной ситуации выглядит жестокой, спрашивает о причинах его печального вида, Гурго отвечает, что плохо себя чувствует, и Наполеон, пожав плечами, признается, что его тоже мучают боли в кишечнике.
— Проклятая страна!
Чуть позже, когда Наполеона все еще мучают сильнейшие колики, Гурго пишет: «В лагере много больных. Много солдат умерло. Лучше бы умер Хадсон Лоу; это произвело бы хорошее впечатление, а то умирает только простой люд». В мае у Бертрана начинаются после еды колики, а в октябре заболевает Альбина де Монтолон, которую лечат каломелью. В это же время маленькому Тристану де Монтолон становится так плохо, что
Два врача уделяли серьезное внимание санитарному состоянию острова: О'Мира и Антоммарки; их выводы совпадают, а так как они имели свободный доступ в госпиталь и пробыли в Лонгвуде один три года, а другой полтора, их мнение заслуживает внимания. После общих рассуждений об отвратительном климате О'Мира добавляет: «Совершенно очевидно, что климат Святой Елены вреден не только для европейцев, но действительно обладает вредоносными свойствами, о чем свидетельствует высокий уровень смертности на острове. Даже незначительные изменения погоды или легкое похолодание часто вызывают приступы дизентерии, воспаление кишечника или лихорадки, которые за несколько дней принимают опасный оборот, если не начать сразу действенное лечение. Дизентерии и обычно сопровождающие их заболевания печени приобретают по большей части тяжелую форму и не поддаются воздействию самых сильных и эффективных лекарств. До прибытия знаменитого пленника слишком мало европейцев длительное время оставались на острове, и я могу утверждать, исходя из личных наблюдений, что у большей части лиц, находившихся тогда на острове, даже у офицеров, случались более или менее сильные приступы дизентерии и гепатита, и с сожалением должен сказать, что в их числе был и я. Врачи, которые оказались в состоянии составить себе точное представление об острове, полагают, что климат его крайне вреден для здоровья и что дизентерия и гепатит свирепствуют здесь с неслыханной силой». И далее ирландец ссылается на работу врача 66-го полка доктора Лея, в которой тот опирается на личные наблюдения: «Медицинская диссертация о гепатите и дизентерии на Святой Елене».
В 1819 году доктор Антоммарки высказывается столь же точно и категорично: «Я здесь обнаружил лишь дизентерию и гепатит в острой или хронической форме; никому не удается избежать губительного воздействия климата». Его слова подтверждают с научной точки зрения наблюдения Бальмена: «В гарнизоне свирепствуют заболевания печени. Мало кому удается избежать этой болезни. Она появилась на острове лишь пять лет назад, но распространяется на редкость быстро».
Какова же природа этого свирепствующего в войсках и поражающего всех европейцев заболевания, которое побудило военного врача написать диссертацию? Говорили об амёбной дизентерии или амёбиазе, страшной болезни, часто приводящей к абсцессу печени, повсеместно распространенной в Африке и Азии. Вполне приемлемая гипотеза, если учесть, что большая часть 66-го полка совсем недавно участвовала в индийской кампании, а пятьсот китайцев, работающих в Компании, приехали из той страны, где амёбиаз свирепствует постоянно. Лоу говорил об этом своему министру в 1817 году, но, как всегда, прикрывая реальность стыдливой вуалью, «вихляя задницей», как говорил Наполеон.
«Осенний период благоприятен для лихорадок и дизентерии, и в прошлом году количество заболеваний едва не вызвало панику из-за неосторожного заявления медиков о возможности заражения, и я весьма благодарен доктору Бакстеру, принявшему соответствующие меры для опровержения этого мнения. Первый капеллан, даже не поставив меня о том в известность, вознамерился возносить с амвона молитвы, предназначенные для времен эпидемий и чумы, и если бы не доктор Бак-стер, быстро принявший решительные и действенные меры, чтобы исправить допущенные ошибки, эти слухи могли бы достичь Европы и Востока и вызвать большую тревогу, впрочем, совершенно беспочвенную».
С восхитительной и чисто британской флегмой государственный секретарь ответил, что если «генерал» умрет от этой эпидемии, его следует похоронить на Святой Елене; тело его ни в коем случае не должно быть перевезено в Европу.
Если к этому добавить, что амёбиаз передается от одного человека к другому и что переносящий болезнь микроорганизм очень устойчив, то нетрудно себе представить, что является источником заражения: загрязненная ключевая вода или вода в открытых каналах, поливка овощей, приготовление пищи, не говоря уже об экскрементах бессчетных крыс, возможных переносчиков лептоспироза. Интересно отметить, что хотя с тех пор, как была создана система очистки воды, амёбиоза на Святой Елене больше нет, остров до недавнего времени все еще сохранял дурную репутацию в отношении желудочно-кишечных заболеваний, и если местные жители обладали благоприобретенным иммунитетом, то европейцы нередко испытывали недомогания.
В подобных материальных условиях солдатам нелегко переносить гарнизонную жизнь, особенно принимая во внимание тягостный порядок службы. Служба отличается невыносимым однообразием, а поскольку офицеры требуют строжайшего исполнения приказов, то малейшее нарушение сурово карается. Труднее всего приходится находящимся в Дедвудском лагере, обязанным наблюдать за Лонгвудом, потому что пикетов выставляется очень много и в таких местах, где негде укрыться от непогоды. Днем все еще ничего, несмотря на яростный ветер и палящее солнце, но в зимние ночи это становится действительно суровым испытанием. Когда на возвышенностях дождь льет как из ведра и заливает убежища, где несчастные пытаются укрыться, горе тому, кто в обманчивой темноте осмеливается выйти на глинистую дорогу; его находят на рассвете лежащим без сознания или мертвым на дне оврага. А дневная служба порой превращается в настоящую головоломку: то, что
разрешено сегодня, завтра может быть запрещено; границы перемещения государственных преступников могут быть изменены в тот же вечер, а распоряжения губернатора порой меняются, еще не успев дойти до последнего часового. Все плохо, а иногда и неправильно понимают друг друга, так что однажды один часовой открыл огонь по Наполеону, когда тот совершал верховую прогулку, а другой не желал впускать в дом обер-гофмаршала. А что ждет провинившегося солдата, когда случается нечто подобное?! Вызванный к губернатору, он должен в присутствии Горрекера, который записывает его показания, — а всем известно, и Горрекеру в том числе, как Лоу умеет добиваться «чистосердечного признания», — подписать текст, подготовленный до его прихода, и выказать искреннее раскаяние в том, что навлек на себя гнев главнокомандующего.Женщины
Нельзя говорить о солдатах и моряках, не сказав ни слова о женщинах и о вине. Особенно когда военные находятся на Святой Елене, где никто не лишает себя плотских утех, а бренди льется рекой. У моряков остров пользуется репутацией вседозволенности, и если некоторые писатели называют его «постоялым двором в Океане», то другие заменяют выражение «постоялый двор» на «бордель». Расположение острова, по правде сказать, весьма удачно, ибо на долгом и тяжелом пути в Европу или Африку к нему удается пристать лишь после множества испытаний и опасностей, экваториальной жары и бурь у мыса Доброй Надежды. Желая поскорее вычеркнуть из памяти это мучительное время, моряки и путешественники спешат ступить на берег. В эпоху парусного флота для любой молодой обитательницы Святой Елены любовная связь с моряком — это сказочная перспектива замужества, возможность окончательно расстаться со скукой жизни на острове и поселиться в Европе. В этих связях почти или вовсе нет корыстных побуждений, которые появятся лишь с прибытием королевских войск в 1815 году. Подобная атмосфера, естественно, весьма по душе солдатам и холостым офицерам, не говоря уже о прислуге в Лонгвуде, тем более что законные супружеские пары до такой степени задают в этом отношении тон, что Наполеон часто раздражается, видя вокруг себя женщин «с торчащими животами». Сам суровый Хадсон Лоу с радостью приносит дань Купидону. Женившись в сорок шесть лет, — в то время как Наполеон, которому столько же лет, объявляет себя стариком и уверяет, что женщины могут без опасений приходить к нему, ибо он более не помышляет о том, «чтобы его ухаживания увенчались успехом», — губернатор незамедлительно делает детей леди Лоу, уже не очень молодой, которую совсем не приводит в восторг это запоздалое материнство. «Она жалуется, — рассказывает Горрекер, — что если бы она знала, что сможет иметь детей от сэра Хадсона, она бы не вышла замуж». За пять лет у четы родятся девочка и два мальчика, один из которых умрет вскоре после Наполеона в 1821 году. Адмирал Кокбэрн содержит любовницу, которой, уезжая, дарит свои локоны. На большее он не расщедрился! У графини Бертран было пять или шесть выкидышей, до и после рождения маленького Артура, а мадам де Монтолон принадлежит к числу тех, кого имел в виду Наполеон, говоря о «торчащих животах». Ее дочь Наполеона, родившаяся в Лонгвуде в 1817 году, доживет до 1907 года и будет, вероятно, последним «свидетелем» со Святой Елены.
Холостые французы, хозяева и слуги, имеют многочисленные связи с женщинами, что не обходится без ссор на почве ревности; но тот, за кем все следят, даже шпионят, сохраняет среди всего этого распутства, рожденного праздностью и свободой нравов, истинно императорское безразличие.
— Мужчине в сорок восемь лет вполне еще могут позавидовать молодые, — мурлычет Алина де Монтолон, которая преследует собственные цели и борется за право занять место официальной фаворитки.
— Конечно, — вздыхает Наполеон, — но им не довелось испытать тех горестей, что выпали на мою долю!
Объяснение, которое далеко не все объясняет: лишь в 1817 году в разговоре с обер-гофмаршалом он произносит все разъясняющую фразу:
— Это могло бы попасть в газеты и нанести немалый вред.
Чуть позже, узнав о связи Маршана с мулаткой по имени Эстер Везе, дочери английского сержанта, которая служит у Монтолонов, он приказывает прогнать эту женщину, очень решительно добавив, что едва ребенок Эстер появится на свет, в Европе станут говорить, что это бастард Императора, приписанный, согласно придворным обычаям, самому преданному из слуг. Дело в том, что перед лицом Европы, сначала изгнавшей его, а теперь всеми силами стремящейся его унизить, перед лицом австрийской семьи, даже не упоминающей его имени в официальных актах, необходимо утверждать тот освященный христианской Церковью союз, который связал его с одной из самых высокородных и знаменитых правящих фамилий. Распутство Марии-Луизы не является для него тайной, так как иногда он упоминает «этого негодяя Нейперга». Но оно не имеет значения, ибо перед Богом, перед людьми и в глазах дворов она должна оставаться его супругой, матерью Римского короля; он никогда не упускает случая упомянуть о ней в разговоре, дабы лишний раз напомнить о статусе своего сына, о его принадлежности, по праву рождения, к двум императорским дворам и о его правах наследования; кроме того, это средство напомнить о родстве, безусловно стеснительном, но реальном, о том, что англичане, посмеиваясь, называют «его страстью изображать императора». Если Мария-Луиза, согласно придворной иерархии, официально именуется «Ее Величество», то кто же тогда ее муж, как не «Его Императорское Величество и король»? Чтобы подтвердить этот тезис и обеспечить будущее своего юного сына, он скажет об этом в первых же строках своего завещания:
«Я всегда был доволен моей дорогой супругой Марией-Луизой и до последнего часа буду питать к ней самые нежные чувства; я прошу ее сделать все, чтобы оградить моего сына от окружающих его опасностей».
Эта фраза, увы, тем более актуальна, что молодая и прелестная императрица уже подарила двух бастардов своему любовнику генералу Нейпергу, в 1817 и 1819 годах, и когда эти навеки прославляющие ее строки завещания дойдут до нее, она будут производить на свет третьего ребенка.
Любовная связь Наполеона на Святой Елене или даже просто интрижка с какой-нибудь негритянкой, без сомнения, позабавила бы канцелярии и дала бы пищу газетам, а потому британцы с комическим упорством собирают россказни и пересуды слуг, надеясь отыскать там хоть что-то интересное для себя. Однажды во время очередного бурного объяснения с Лоу Наполеон пожаловался на систему слежки и на часовых, которые прячутся под каждым кустом, так что, будь у него любовница, он не смог бы принимать ее.