Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного

Известный отечественный византинист Я. Н. Любарский подметил у трёх монархов, учреждавших псевдоцерковные организации, не только склонность к кощунству или откровенному богохульству, но и сходство человеческих судеб и даже черт характеров. Действительно, в детские годы и Михаил Травл, и Иван Грозный, и Пётр I потеряли одного или обоих родителей. В отрочестве, получив в руки номинальную верховную власть, они постоянно испытывали унижение, вынужденные терпеть грубый диктат соперничавших между собой придворных группировок. Наконец, в ещё нежные годы все они стали свидетелями кровавых и драматичных событий, разыгравшихся вокруг них. Последний опыт, добавим, оказал самое негативное воздействие на их психику, закрепив в сознании убеждённость в эффективности террора для устранения политических противоречий. При этом все они были людьми по природе властолюбивыми, жестокими, эксцентричными, имели весьма переменчивый нрав, к тому же были подвержены пороку пьянства ^{52} . Между тем необходимо особо подчеркнуть, что в момент создания квазицерковных образований и Травл, и Грозный, и Пётр I находились в конфликте с местным священноначалием.

Однако в отличие от соборян базилевса Михаила III и царя Петра, духовная практика членов «опричного братства» Ивана IV не содержала даже намёка на богохульство, хотя, справедливости ради, следует не только признать её полное несоответствие идеалам православного благочестия, но и по праву назвать кощунственной.

Сколько-нибудь подробных свидетельств о повседневной церковной жизни опричников доныне не сохранилось. Таубе и Крузе описали круг суточного богослужения, принятый среди ближайших сподвижников «тирана Васильевича». Основная же масса царёвых «кромешников», десятками переводимых в опричнину из земщины, ни менталитетом, ни, тем паче, духовными устремлениями не отличалась от своих боевых товарищей, сохранивших прежний статус. Поэтому религиозные будни подавляющего большинства «дворовых» служилых людей и их коллег-земцев, по-видимому, полностью совпадали.

Синодики опальных

Среди церковных начинаний Грозного, так или иначе связанных с опричниной, особое место занимает государственная кампания по богослужебному поминовению нескольких тысяч православных христиан, казнённых в годы «большого террора». Несмотря на то, что она проводилась уже после формальной ликвидации «государева дворового удела», её предмет и, главное, механизм проведения в жизнь теснейшим образом были связаны с предшествующей эпохой.

Регулярное церковное поминовение жертв опричнины началось в 1583 году, после введения в богослужебный обиход монашеских обителей Московской митрополии так называемого Синодика опальных. Инициатором учреждения повсеместного «вечного» поминания жертв опричного террора выступил сам царь, который таким нетривиальным способом объявил о христианском «примирении» со своими подданными, истреблёнными в годы массовых репрессий ^{53} . Для этого по его распоряжению в 1582–1583 годах дьяки и подьячие, вероятно, Панихидного приказа — ведомства, специально образованного для организации в масштабе страны официальных поминальных акций, — изготовили «государские книги» с именами замученных в опале жителей Московии, в некоторых случаях снабдив эти перечни кратким описанием обстоятельств их насильственной гибели ^{54} . По мнению исследователей, столь необычный исторический источник появился в результате изучения приказными дельцами подлинных «судных списков» громких политических процессов второй половины 1560-х — середины 1570-х годов, хранившихся дотоле в Царском архиве, а также в собраниях документальных материалов Посольского и Разрядного приказов ^{55} . «Государские книги», созданные в недрах правительственного аппарата, представляют собой абсолютно светский документ как по месту возникновения, так и по содержанию.

Эти «книги», вместе с указом Ивана IV об обязательном поминовении за богослужением убиенных в опричнину единоверцев и щедрыми вкладами по их душам, рассылались по монастырям России, где книжники-черноризцы перерабатывали полученные росписи казнённых в хорошо известные ныне местные Синодики опальных ^{56} . К примеру, поминальный вклад по опальным (90 рублей) получили даже чернецы такого крохотного и малозначительного монастырька, как Успенская Шаровкина пустынь на реке Жиздре. Не исключено, что и туда были отправлены из столичной канцелярии «государские книги» с именами казнённых и только случай не сохранил до нашего времени тамошний Синодик опальных.

Как отмечалось ранее, настоятели и старшая братия иноческих обителей получали списки «государских книг» и материальные пожертвования, минуя канцелярии всероссийского митрополита и епархиальных архиереев, непосредственно из рук светских бюрократов, служивших, вероятно, в Панихидном приказе или даже в царской канцелярии. Именно этим объясняется шокирующее несовпадение текстов Синодиков опальных 1583 года между собой, которое может указывать на абсолютно произвольное редактирование на местах, по всей видимости, единственного варианта перечня жертв опричного террора из-за его очевидной непригодности для богослужебного поминания. Дело в том, что составители «государских книг» записали в них не только многих казнённых соотечественников под их мирскими, а не крестильными именами, но и «баб»-ведуний, и западных христиан, и мусульман. Если поминовение последних на храмовом богослужении оказывалось недопустимым по догматическим причинам, то поминовение православных христиан по мирским именам было изначально лишено всякого практического смысла. Как известно, имянаречение новорождённого на восьмой день являет собой «знак посвящения его Богу и будущих обязанностей к Нему и к церкви» ^{57} , а мирское имя или прозвище не имеет ни малейшего отношения ни к Господу, ни к церкви. Перечисление крестильных имён во время прошения Христа об упокоении душ усопших оказывается ещё и прикровенной молитвой, обращённой к небесным покровителям поминаемых, дабы те вместе с церковным народом ходатайствовали за них перед престолом Предвечного Сына. Однако было бы затруднительно рассчитывать на помощь святых Третьяку, Первому, Неудаче, Дружине, Суете, Нечаю, Плохому, Басурману, Неклюду и т. п. Богослужебная практика в таких случаях предусматривает весьма простой и эффективный выход — вместо неудобопроизносимого имени употребляется замещающая его формула: «…Имя его Ты, Господи, веси» ^{58} . В известных же ныне поминальных перечнях XVI–XVII веков православные христиане, павшие в сражениях от рук неприятеля, иногда записывались под своими мирскими, а не крестильными именами [50].

Параллель между Синодиком опальных и поминальниками павших «на бранех» из Вселенского синодика уместна по нескольким причинам. Во-первых, между обоими памятниками не только существует тесная генеалогическая связь (типологически Поминальник 1583 года представляет собой разновидность воинского синодика, читаемого в Первую Неделю Великого поста); во-вторых, одинаков механизм их создания: сначала появляется «государская книга», а затем — собственно текст синодика.

Для России эпохи позднего Средневековья характерно отношение к убитым на войне православным христианам как к «заложным» мертвецам.

Это выразилось как в специфических погребальных практиках (захоронение в курганах или скудельницах [51]), так и в особенностях организации богослужебного поминовения. Принято считать, что поминание павших воинов происходило на панихидах в Дмитриевскую родительскую субботу, учреждение которой поздняя церковная традиция приписывает инициативе великого князя Дмитрия Ивановича Донского. Именно таким образом он будто бы почтил память единоверцев, погибших на Куликовом поле ^{59} . Однако литургическая практика XVII столетия позволяет существенно расширить круг тех, по кому в действительности творились поминальные молитвы в этот день. Например, насельники костромского Богоявленского монастыря вспоминали тогда за богослужением православных соотечественников, скончавшихся от «морового поветрия» ^{60} . Думается, Дмитриевская родительская суббота, наряду с мясопустной неделей [52], предназначалась для поминовения не только погибших ратоборцев, но всех умерших неестественной (в том числе насильственной) смертью.

Необходимо отметить не совсем корректный заголовок реконструкции перечня жертв террора, осуществлённой покойным Р. Г. Скрынниковым: «Синодик опальных царя Ивана Грозного (7091 года)». На деле видный исследователь создал реконструкцию «государской книги», а не Синодика опальных, поскольку никакого общего или сводного текста последнего просто не существовало в природе. Текст же «государской книги» не подлежал радикальной ревизии или адаптации на местах. Присланный перечень умерщвлённых подданных подкреплялся не только вкладом, но и царским указом о повсеместном их поминовении. В результате возникали ситуации, подобные той, в которую попал автор синодика 1583 года вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря: он был вынужден включить в поминание, например, «Янтоугана Бахмета», однако тут же на полях рукописи выразил сомнение в его воцерковлённости ^{61} . Во время богослужения в иноческих обителях и соборах все «сомнительные» имена казнённых либо опускались вовсе, либо поминались по вышеуказанной формуле «имя его Ты, Господи, веси».

Мысль об организации повсеместного «вечного» поминовения своих подданных, уничтоженных в годы опричного террора, впервые посетила Ивана Грозного после нечаянного убийства собственного сына и престолонаследника Ивана Ивановича 19 ноября 1581 года. Его нелепая гибель повергла самодержца в ужас и отчаяние: отныне будущее Российской державы и судьба правящей династии зависели от физически слабого августейшего «простеца» Фёдора Ивановича, по общему убеждению, неспособного ни самостоятельно управлять государством, ни иметь здоровое потомство ^{62} . После кончины Ивана Ивановича его отец «каждую ночь… под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны» ^{63} . Бесславное для русского оружия завершение в 1582–1583 годах многолетней и кровопролитной Ливонской войны могло лишь закрепить в массовом сознании ощущение надвигающейся на молодое Московское царство политической и династической катастрофы, воспринимаемой как Божье наказание всех его жителей за грехи монарха и, прежде всего, за грех детоубийства.

Однако Ивана IV тревожили не одни горестные раздумья о политических перспективах созданного им царства или о грядущей судьбе династии. Не менее серьёзные опасения ему внушала посмертная участь души погибшего наследника. Дело в том, что в глазах средневекового москвитянина неестественная или насильственная кончина Ивана Ивановича в молодом возрасте выглядела «нечистой».

Вполне естественно ожидать причисления князя Ивана Ивановича, убитого собственным отцом, к опасным «заложным» покойникам. Насильственная гибель наследника отдавала его душу, наравне с душами других «заложных» покойников, под власть инфернальных сил. Опасения за посмертную участь сына явно заставили Грозного искать пути преодоления столь мрачных последствий ноябрьской трагедии. В связи с этим поразительно точны слова шведского дипломата и писателя Пера Перссона (Петрея де Ерлезунды) о мотивах, побудивших российского венценосца устроить беспрецедентную по щедрости раздачу поминальных вкладов по скончавшемуся царевичу во все монастыри Русской митрополии, а также богатые пожертвования священноначалию и духовным корпорациям христианского Востока. По его замечанию, царь Иван, одаривая черноризцев, ожидал в ответ, «чтобы они молились, приносили жертву о душе молодого государя и спасли её из всех преисподних, чтобы злые духи не имели над нею никакой власти, а святые ангелы отнесли её в рай» ^{64} . Именно стремление избавить любимого сына от участи, уготованной отверженным мертвецам, подвигло самодержца дополнить богатые «поминки» ещё и учреждением литургического поминовения опальных. Иван Грозный отказался от жёсткой регламентации времени и способов проведения такой богослужебной церемонии. Настоятель и соборные старцы каждого монастыря сами должны были определять, каким образом им надлежало исполнить монаршую волю, отчего в различных иноческих обителях Московской митрополии, а потом и патриархии возникли иногда резко отличавшиеся друг от друга местные традиции поминания жертв опричнины, бережно сохраняемые насельниками ещё в начале XVIII века.

Так, власти вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря постановили поминать замученных единоверцев в полном соответствии с существовавшей тогда в Русской церкви практикой литургического чествования подвижников благочестия, прославленных в лике блаженных. По свидетельству Кормовой книги Прилуцкой обители, ежегодно 25 февраля местные черноризцы, отмечая память «князей и бояр, и дворян», и прочих «всяких людей», уничтоженных огфичниками, собирались в главном храме обители «понахида пети и обедня служити собором». В тот же день для монахов устраивался «большой корм» на трапезе ^{65} . Характер церемонии в честь замученных в опале подданных Ивана Грозного, происходившей в монастыре близ Вологды, проясняет дата её проведения. В богослужении как студийского, так и иерусалимского строя [53]на 24 февраля приходится празднование Первого и Второго обретений главы Иоанна Предтечи — едва ли не самого прославленного после Богородицы христианского святого, убитого по злой прихоти светского правителя Галилеи и Переи Ирода Антипы; на следующий день, 25 февраля, отмечается попразднство этих двух памятных событий ^{66} . Назначая по собственному разумению время поминальной церемонии, власти Спасо-Прилуцкого монастыря, очевидно, желали не только выказать сочувственное отношение к безвинным страдальцам, погибшим в опричнину, но и в значительной степени подчеркнуть «праведность» новых страстотерпцев, сближая их с сонмом почитаемых усопших или даже блаженных. Игумен и соборные старцы Спасской обители, занимая такую позицию, лишь воздавали должное тем, кто был приговорён к смерти по ложному обвинению или чьё суровое наказание разделили родственники и домочадцы, включая малых детей. Более того, получив из Москвы официальный список казнённых, они поневоле могли узнать о массовых внесудебных расправах, учинённых царскими карателями, над совершенно случайными обывателями — крестьянами и дорожными путниками, которые, не ведая за собой никакой провинности перед государем, не успевали сообщить посланным от него убийцам даже собственных имён. «Государские книги» сохранили лишь лаконичные свидетельства об этих несчастных: «Отделано Ивановых людей (боярина Фёдорова-Челяднина. — И.К., А.Б.) 20 человек. В Губине Углу (вотчине Фёдорова. — И.К., А.Б.) отделано 30 и 9 человек», «в Матвеищеве (другом владении Фёдорова. — И.К., А.Б.) отделано 84 человека, да у трех человек по руки сечено», «отделано 369 человек», «Ворошило Дементьев да 26 человек ручным усечением живот свой скончаша», «по Малютине (Скуратова. — И.К., А.Б.) скаске новгородцов отделал тысящу четыреста девяносто человек, ис пищали отделано 15 человек» и т. д. ^{67} Прилуцких монахов совсем не смущала неестественная, насильственная кончина погибших тогда людей, к тому же лишённых христианского погребения в земле, то есть им оказались абсолютно чужды народные представления о «заложных» покойниках.