Повседневная жизнь папского двора времен Борджиа и Медичи. 1420-1520
Шрифт:
Во всяком случае, Павел II предает анафеме академию во главе с известным Помпонио Лото и его приверженцев и запрещает чтение их произведений в школьных учреждениях. {119}
Но эти люди очень известны, занимаются литературной деятельностью и преподаванием. Благодаря своим обязанностям они встречаются со многими влиятельными персонами, которые могут распространять их идеи, зачастую весьма опасные. Некоторые из них поддерживают противников главенствующей роли папы, во всяком случае, в светских делах.
Так, Лоренцо Валла изучил соответствующие документы и подверг сомнению, а затем и полностью опроверг факт знаменитого Константинова дара — передачи императором Константином папе Сильвестру I власти над Западной Римской империей. Он также не признает за папой римским права управлять государством и вообще иметь какую-либо политическую власть.
Другие, более многочисленные, с ностальгией вспоминают времена античной республики как «золотой век», соответствующий их чаяниям. Они считают, что папа должен заботиться только о делах Церкви, а хорошо организованная римская коммуна должна взять судьбу города в свои руки… Апостольские нотариусы, секретари, писатели курии, поэты и философы не только вспоминают великие исторические
Весьма кстати приходится миф о римском народе, коммуне и даже тиране, похожем на народного трибуна Кола ди Риенцо. Миф поддерживают и распространяют придворные авторы, он находит живую поддержку среди многих римлян. И с этой точки зрения хорошо подготовленное окончательное возвращение папы создает трудности.
В 1434 году Евгений IV был вынужден бежать из города, а «римский народ» и его предводители, эти «правители свободы», попытались захватить замок Святого Ангела, ворота Ватикана и символ власти, на низвержение которой они пошли. Мятежники обратились к печально знаменитому кондотьеру Фортебаччио. Но, ограничившись осмотром крепостных стен, он сразу же отказался участвовать в этом деле. Это был конец: люди папы преследовали мятежников на улицах, и бедные магистраты коммуны «с грустью возвращаются в свои дома», {121} гуманисты курии не обошли ни молчанием, ни участием эти события. Валла продолжал разглагольствовать… но в итоге был вынужден подчиниться и даже унизиться ради пятисот дукатов, должности апостольского секретаря, сана каноника в Сан-Джованни ин Латерано.
Самый настоящий заговор возглавляет Поркари. Римлянин по происхождению, выходец из неродовитой, но многочисленной семьи, упоенный историей Древнего Рима, восхищавшийся политической системой республики, он провел ряд генеалогических изысканий, модных в то время, из которых, по его мнению, следовало, что его род восходит к римскому роду Порциев. Скорее политик, нежели литератор, он был «народным капитаном» во Флоренции, путешествовал по всей Европе, был подеста (мэром города. — Примеч. пер.) Сиены и, наконец, при папе Евгении IV — губернатором города Орвието. После избрания Николая V он стал губернатором Кампании и приморской провинции.
Он плетет интриги, общается со многими писателями, поэтами, учеными, ведет неугодные папам разговоры, дерзко, даже необдуманно, выражает поддержку императору. Опасаясь его козней, Николай V отправляет его в ссылку, но не очень далеко, всего лишь в Болонью. Именно там Поркари устраивает заговор под лозунгом: «Рим, моя родина, заслуживающая того, чтобы быть владычицей мира, стала рабыней». Он убеждает двух своих племянников и других членов семьи в необходимости борьбы и инкогнито (черный плащ на плечах, капюшон надвинут на лицо) одним быстрым переходом прибывает в Рим. Сначала он скрывается, затем со своими сподвижниками разрабатывает следующий план. Они решают пройти по улицам в одежде императорских цветов и со знаменем римского народа во главе шествия, затем взять папу в плен, доставить его в цепях (но в золотых!) в трибунал и, наконец, с помощью подкупа захватить замок Святого Ангела. Однако вышло так, что предали самого Поркари, доверившегося кардиналу Латино Орсини, который его и выдал. Покинутый своими сторонниками, он укрывается у своей сестры, но ее дом окружают и берут штурмом. После того как Поркари повесили в замке Святого Ангела, начинается охота на его сообщников.
Позднее дело «академии» выдвинуло на сцену не только нескольких амбициозно настроенных аристократов с «республиканскими» идеями, почерпнутыми из литературных произведений и речей, но также писателей-гуманистов и даже папских придворных. Весьма неумелые, а скорее нерешительные действия участников заговора литераторов привели к его неудачному исходу, однако это стало для них школой воинствующей политической философии. Тогда название «академия» получила группа литераторов, друзей и последователей учения Помпонио (или Джулио) Лото — Счастливчика, таким было его прозвище. Позднее его стали называть Невезучим (Infortunato). Он с огромным интересом относился к античности, безмерно восхищался древнеримскими авторами и даже обожествлял их. Он мечтал совершать подвиги по примеру античных героев и собрал впечатляющую библиотеку жизнеописаний выдающихся людей. Выходец из небольшого городка в Луканских (современная область Базиликата. — Примеч. пер.) Апеннинах, он был весьма незаметной личностью с малопредставительной внешностью. Он заикался, «его речь походила на медленную, размеренную кантилену», но Пию II это не помешало назначить его руководителем кафедры в университете. Преисполненный благодарности Помпонио уединенно жил на склоне Квиринала, возле небольшой рощи. Он любил заниматься своим садом, ловить в силки птиц, гулять среди деревьев, плести лавровые венки для своих учеников. {122} В его дом приходили многие молодые люди, секретари, поэты, члены папской курии и кардинальских дворов, чтобы поговорить с ним во время прогулок по форуму. Все они, подражая учителю, делали вид, что презирают условности, набожность и благочестие: не посещали мессу,
не постились, глумились над произведениями Франциска Ассизского, называли Христа лжецом и не верили в бессмертие души. Все они громко заявляли о своей приверженности учению Эпикура и создали небольшой кружок посвященных «исследователей, единодушно почитающих все римское под благосклонным взглядом Помпония». Они с самым серьезным видом называли друг друга именами великих людей, которых боготворили: Асклепиад (александрийский поэт, автор любовных эпиграмм), Каллимах (также известный александриец, написавший поэму «Волосы Вероники»), Главк, Сабеллик. А вскоре в воздухе стала носиться идея организации заговора.Поскольку в 1467 году папа Павел II из соображений экономии или уже в качестве наказания урезает жалованье университетским преподавателям, Помпонио в поисках заработка отправляется в Венецию, откуда обрушивается на папский престол с язвительной критикой и клеветническими (порой наивными) нападками.
Он поддерживает тайную переписку с друзьями, оставшимися в Риме. К его движению присоединяется и встает во главе его Платина (когда-то он уже подвергался аресту за свои высказывания против упразднения коллегии аббревиаторов). Участники движения занимались лишь публикацией пасквилей, никто и не помышлял о бунте и меньше всего о вооруженном выступлении, их разговоры не выходили за рамки полемики, «бахвальства и болтовни».
Но папа либо действительно был напуган, либо решил устроить публичный скандал: были арестованы около тридцати подозреваемых, в их домах производились обыски. Из верхушки «заговорщиков» был задержан только Платина, остальным удалось бежать, и очень далеко («Каллимах» скрылся в Польше!). Платину бросили в тюрьму, пытали и допрашивали в течение двух дней. Венеция выдала Помпонио. Однако в итоге доказать ничего не смогли, не удалось даже обвинить заговорщиков в ереси, поэтому в 1469 году всех задержанных освободили. {123}
То была последняя вспышка затяжного конфликта, который попортил кровь двум папам — Пию II и Павлу II, обвиненным в безразличном и даже враждебном отношении к когорте литераторов. Впоследствии стали возникать неурядицы иного толка, и дело было уже не в столкновении принципов и личностей. Пишущая братия охотно отказалась от некоторых своих требований, политика и политические игры привлекают их все меньше и меньше, языческие настроения в их сочинениях и речах теряют остроту и смысл. Эти писатели курии, гуманисты, всегда боготворившие античную литературу, постепенно теряют интерес к Римской республике, забывают о правительстве «народа», великих Гракхах и других трибунах и уже не помышляют о реформировании или упразднении папской власти. Они остепеняются и становятся верными подданными. И папы принимают их смирение, не опасаясь больше возникновения заговора, который мог бы поставить под угрозу не только их власть, но и само понятие власти в Риме. С тех пор римский двор быстро приобретает славу средоточия великодушной терпимости, духовной любознательности, безграничного восхищения античным миром и даже вольнодумства. К этим разительным переменам также приложил руку папа Юлий II, имевший репутацию деятельного человека, жесткого политика и прекрасного стратега. Когда Микеланджело ваял в Болонье его статую, он рекомендовал скульптору изваять его не с книгой, а с мечом в руке, поскольку «в книгах, — сказал папа, — я ничего не смыслю». Тем не менее он был вполне сведущим коллекционером, с удовольствием читал Данте, приобретал для своей личной библиотеки произведения классиков латинской литературы (Тита Ливия, Цицерона, Овидия, Цезаря, Вергилия), труды по праву, переводы с греческого (в том числе одно сочинение Геродота) и сочинения современных итальянских авторов (Боккаччо, Петрарки, Леонардо Бруни, Флавио Бьондо). Во время его правления в Риме было создано множество литературных кружков и замечательных частных библиотек. Считалось хорошим тоном собираться во дворце кардинала или банкира, одного из нуворишей, занимающего привилегированное положение, или, что еще лучше, в каком-нибудь загородном доме, вдали от шума и суеты, «где не слышно криков ни продавцов рыбы, ни зеленщиков, ни продавцов благовоний, масла или каштанов… ни песен рабочего люда, ни даже отголосков городского шума». Собирались у Пьетро Корси на Монтечиторио; у Колоччи, который в своем доме, расположенном среди виноградников, собирал статуи, медали и книги; на вилле у Агостино Киджи, угощавшего писателей и художников своими винами и роскошной едой; у Садолето, друга и родственника кардинала Караффы, затем кардинала Фрегозо, ставшего в 1517 году епископом Карпентраса и в 1536 году кардиналом. «Какие очаровательные беседы мы вели с одаренными учеными мужами, наделенными всеми совершенствами ума, — то в садах Квиринала, то в Большом цирке, то на берегу Тибра или где-нибудь еще и после скромной трапезы, приправленной скорее добрыми речами, нежели какими-то кулинарными изысками, мы декламировали торжественные речи, читали поэмы, которые все слушали с упоением, — такими они нам казались великолепными, полными безыскусной и милой грации». {124}
В своем Венецианском дворце, также в правление Юлия II, кардинал Гримальди принимал всех книголюбов, прельщал торговцев редкими подарками и перенес сюда уникальную библиотеку, приобретенную у Пико делла Мирандолы. По словам одного из биографов кардинала, на полках его библиотеки насчитывалось восемь тысяч томов, по утверждению другого — пятнадцать тысяч. У люксембуржца Жана Горица, «отца всевозможных наслаждений», на его вилле на форуме Траяна, в садах, украшенных колоннами, статуями, фонтанами, «из бесконечной банальности слагались чудесные стихи». {125}
Известные куртизанки также устраивали у себя литературные салоны. Так, Империя, «гордость и краса Рима», которую друзья называли «целомудренной и стыдливой», знала латынь и великолепно играла на лютне. У нее собирались известные писатели, певцы и музыканты.
Немного позднее, в 1510 и 1520 годах, в то время как во Флоренции небольшие группы поэтов замышляли заговоры против Медичи, собираясь в укромных местах, в садах при въезде в город, когда даже там, во Флоренции, на мятежных писателей обрушивались репрессии, аресты, ссылки, экзекуции всякого рода, Рим являлся надежным убежищем. В Риме им уютно, иногда они выполняют работу секретарей в Ватикане или поручения высших духовных лиц. Литераторы защищены сильными мира сего, обласканы кардиналами, так как придают блеск их дому, могут позволить себе жить в довольстве и удобстве, безбоязненно совершать даже безнравственные поступки.